— Сожалею, Миша, но такую новость я обязан доставить хозяину немедленно. — А мысленно добавил: «Надеюсь, вместе с тобой» Теперь он задался новой целью.
— Ты забыл о моем предложении, есаул, — напомнил Голощеков.
— Никак нет, господин полковник. Благодарю за высокое доверие, но я должен посоветоваться с джигитами…
— Не о юбках ли, мон шер? Так этого добра в любом хуторе хоть отбавляй, — тоном заядлого ловеласа заметил поручик.
— Чем это вам не нравятся казачки? — вспылил вдруг полковник.
И в этой прямо-таки юношеской вспыльчивости, в этой явной издевке Дундич уловил поразительную схожесть собственного взгляда с взглядом русского полковника на донских казачек.
— Пардон, Александр Федорович, — примирительно сказал Баклайский, — казачки — прелесть: бюст — во, талия — во, ниже — во, — начертил он в воздухе фигуру.
— Не знаешь ты казачек, — все больше входил в раж Голощеков. — Кто тебе сказал, что у казачки зад — во, а талия — во? Не повезло тебе, Мишенька. Ты все своих сиволапых Чистопрудных баб подбираешь. А казачка, — чмокнул полковник, — чтоб вы знали молодые люди: казачка, она не идет, она несет себя по земле. Почему? Потому, что ноги у нее длинные, стройные, и это самое место не такое широкое, и талия не такая узкая. В ней все в норме. А то: во, во.
После такой длинной речи во рту Голощекова пересохло. Он, не чокаясь, отпил немного «Донского игристого» и о чем-то задумался. Не решаясь нарушить молчание, Баклайский подмигнул есаулу и кивком пригласил его в большую комнату.
— Теперь это надолго, — доверительно сказал поручик, показывая в сторону полковника. — Тоскует старик по семье. Она у него в Нижнем Чиру.
— Скоро увидит, — тоже тихо сказал Дундич. — Ведь пойдем по его местам.
Нет, пойдем этой стороной Дона. Хорошо бы теперь основательно что-то пожевать. А у этого куркуля вечно одно пойло..
«Кажется, птичка сама просится в силки», — подумал Дундич, а вслух сказал:
— Дорогой Мишель, если мои орлы приобрели барана, то не перекусить ли на воле, у костра? — Дундич предвкушенно цокнул.
— Шашлык по-карски? — просиял Бакланский.
— Что-то в этом роде.
— Приглашайте! — раскинул руки Баклайский, как бы рассчитывая на объятия.
Дундич жестом показал на выход.
— Хорунжий! — окликнул он Негоша с крыльца.
Тот появился из низов, где разведчики с дежурными по штабу после обеда играли в карты.
— Купили барана?
Негош вскинул брови:
— Уже… освежевали, порезали, переложили луком…
— А уксуса добавили? — как заправский гурман поинтересовался Баклайский.
— Самую малость, — вышел из-за Негоша Шишкин.
— Тогда по коням! — сбегая со ступенек, скомандовал поручик.
Негош выразительно глянул на Дундича. Тот подмигнул: все в порядке.
— Куда? — спросил Баклайский, когда группа выехала со двора.
— Куда угодно, — безразлично пожал плечами Дундич. — Вы здесь лучше нас места знаете.
— В займище. Жаль, поварих не прихватили. Впрочем, вечером в церкви подыщем.
Приотстав, беседовали о последних событиях на фронте, об охоте на лосей и диких кабанов, которых развелось в войну больше, чем надо, о великом полководце Деникине, так ловко умеющем ладить и с монархистами, и с конституционными демократами. Но больше всего Баклайский говорил о слабом поле. Тут он просто потрясал своими победами. Особо подчеркивая, что покорял он сердца милых дам, даже не прибегая к шантажу. Хотя мог это делать совершенно с чистой совестью: ведь у половины его приятельниц мужья в Красной Армии.
Когда въехали в лес и не увидели на первой поляне костра, Дундич озадаченно поозирался: куда же товарищи могли ускакать? Ведь договорились — на первой поляне.
— Эге-ге-ге! — приложив ладонь ко рту, крикнул поручик.
Сначала эхом ответила стена леса, а уж потом до их ушей донеслось ответное: «Эге-ге-гей!»
— Никакой дисциплины! — возмутился поручик. — Позвать их сюда!
— Здесь дрова! — донеслось снова из чащи.
— Есть дисциплина, — улыбнулся Дундич, понимая, что товарищи решили уйти подальше от казачьих застав.
— Пусть везут дрова сюда, — настаивал поручик. — Люблю во всяком деле порядок, мон шер.
Но когда до их ноздрей долетел горьковатый запах дыма, Баклайский, стремясь приблизить пиршество, дал шпоры своему пегому.
