— Вы все тут такие на виа дель Корно? На вашей улице и впрямь задохнуться можно.
— Да, воздуха у нас мало. Но больше всего обстановка давит. Везде нищета и нищета! Впрочем, не то чтобы нищета, ведь все, в общем, едят досыта. Но нищета у нас на лице написана, и люди ее в себе носят, понимаешь? Есть у нас кое-кто побогаче, но те живут на верхних этажах. Жить повыше — это совсем другое дело! Когда я бываю у Маргариты (я тебе о ней говорила, это жена кузнеца), у нее в квартире мне сразу дышится легче.
— Как только я приду из армии, мы поженимся и переедем в Курэ, как твоя подруга.
— До тех пор ты меня разлюбишь!
— Не надо говорить так, Бьянка. Я тебя люблю!
— Сейчас-то любишь, но я себя знаю: такие, как я, быстро надоедают!
— Я не понимаю, Клара, почему ты-то возражаешь? В солдаты мне идти не нужно, экзамены на машиниста я сдал хорошо, моя мать хочет уступить нам свою спальню. Чего мы ждем?
— Я еще слишком молода!
— Ну и тем лучше, что молода!
— Почему лучше?
— Ах, черт! Я тебя буду звать синьорина Почемучка.
— Не ругайся, Бруно. Мне и дома надоело слышать, как отец ругается.
— Я не ругался, Клара. Я сказал: ах, черт!
— Довольно и этого.
— Я не понимаю: утром ты одна, а вечером совсем другая. На тебя темнота так действует?
— Ты говоришь мне дерзости, да еще смеешься надо мной.
— Какие дерзости? Я тебе доказываю, что мы можем пожениться, а ты это дерзостью считаешь? Ну для чего нам ждать? Что изменится через три года?
— Ты сам знаешь. Зачем сто раз повторять? Чтобы ты разозлился?
— Ну ладно, будем рассуждать по-твоему. Ты думаешь? вот я выйду за него, тогда матери придется бросить работу и заняться хозяйством, а отец зарабатывает мало, и семья помрет с голоду. Ну, допустим. А сколько лет вашим малышам?
— Ты нехороший, Бруно. Это ты по вечерам другой, а не я.
— Посчитаем по пальцам. Ад еле двенадцать лет, Джиджино — десять, Палле — семь. Они смогут помогать семье лет через десять, не раньше. Значит, мы должны десять лет сидеть у моря и ждать погоды!
— Видишь, видишь, какой ты лгун! Я тебя всегда прошу: подождем, чтобы Ад еле подросла и могла заменить меня.
— Короче говоря, три или четыре года. А ты знаешь, сколько это будет часов?
— Я иду домой!
— Поцелуй меня!
— Нет! Ты меня целуешь, а потом опять заводишь свое!
— Ты все-таки хочешь знать, что у меня было на душе? Не будешь меня больше «усмирять», если я тебе скажу?
— Не буду. Скажешь, когда захочешь.
— Мне сейчас хочется. Я могу сказать, потому что теперь это уже прошло. Ты вчера был в коротких штанах. Ты был смешной. Я это сообразила только потом, когда мы расстались… А сегодня ты опять в спецовке. Ты не обиделся?
— Да нет! Ты меня всегда видела в рабочем костюме просто потому, что у меня другого нет. А вчера я на работе выдрал вот тут здоровый клок… Нечего смеяться! И дома никто не мог мне починить, вот я и надел старые штаны, чтобы тебе не пришлось меня долго ждать. Мне было так приятно, что ты делала вид, будто не замечаешь!
— Да так и было, я тебя уверяю; все это пустяки.
— Ну, зато в воскресенье — готовься. Я тебя удивлю.
— Придешь в новом костюме?
— Да, я купил материю в рассрочку. Очень красивая, серая. Как, по-твоему, какой пиджак мне больше пойдет: однобортный или двубортный?
— Сейчас в моде однобортные. Ну, мне пора домой. Послушай, я ровно в полночь смотрю на часы. Запомни. Ровно в полночь. И ты тоже смотри — так мы будем имеете.
— А если мои часы бегут, а твои отстают?
— Значит, мы не любим друг друга.
— Что общего у часов с любовью? Брось ты такие слома говорить. Суеверная!
— Скажи еще: «Я тебя усмирю!»
— Обязательно усмирю!
— Коррадо?
— Что?
— Если тебя кто спросит на улице, пожалуйста, скажи, что Клара и Бруно здесь, у меня.
— Хорошими делами ты стала заниматься!
— Ну не сердись, это в последний раз.
— Ты уж слишком добра к этим «ангелам-хранителям». А у них дело-то кончается угольной лавкой!
— Коррадо!
— Ладно, уговорились — в последний раз.
«Ангелы— хранители», которые гибнут в угольной лавке, — это падшие ангелы; они барахтаются среди угольных, куч, пытаясь выбраться на свет божий, и не замечают, что погружаются все глубже в черные недра. А если замечают, то стараются об этом забыть. Они барахтаются, они ищут не только света и воздуха, но и утешения, любви.
