Она повернула защелку и впервые за последние пять минут спокойно вздохнула. Ей нужна абсолютная ясность ума и эмоциональная независимость, чтобы как следует обдумать сложившуюся ситуацию, а для этого необходимо прежде всего оградить себя от влияния Мигеля Гомеса.
Горячая ванна с ароматной солью и пушистой пеной и теплый душ. Стакан холодного сока на стеклянной полке. Карина блаженствовала.
Мысли постепенно замедляли хаотичное движение, выстраиваясь в четкий логический ряд.
Оставаться в Портленде далее невозможно. Во-первых, ей не хотелось становиться обузой для Малкольма и Эрики. Во-вторых, как только ее родители узнают о ее беременности, кто-то из них — скорее всего мать — примчится сюда и тогда покою не видать уже всем. В-третьих, надо подумать и о Мигеле. Как-никак он отец ребенка, и ему нельзя отказать в возможности видеться с ним как можно чаще. У их малыша должно быть двое родителей. Пусть Мигель не любит ее, но в его любви к ребенку и наследнику сомневаться не приходилось. Значит, нужно возвращаться в Нью-Йорк. Загадывать на будущее, конечно, пока рано, но в случае чего можно вернуться в шоу-бизнес, ведь кое-какие связи уже налажены.
Карина закрыла глаза, подставляя упругой, сильной струе то грудь, то спину.
Внезапно свет погас, и в следующую секунду в ванную кто-то вошел.
— Мигель? — испуганно пробормотала она.
— Я, — прошептал он, подходя к ней сзади.
— Ты… тебе нельзя быть здесь.
Он уже успел раздеться и теперь стоял у нее за спиной, совсем близко, настолько близко, что Карина слышала, как бьется его сердце. Он знал, как доставить ей удовольствие. Он знал, что ей нравится. Он умел доводить ее до экстаза. До того состояния, когда земля уходит из-под ног, а душа срывается и несется в бездну, как сорвавшийся вагончик на «американских горках».
— Нам надо поговорить, — выдавила из себя Карина, уже зная, что ее отвлекающий маневр не имеет ни малейшего шанса на успех.
— Нет, хватит разговоров, — твердо отрезал Мигель, приступая к первой фазе той пытки, в которой и палач, и жертва в равной степени оттягивают последний миг и желают его. — Разговоры с тобой бесполезны. Ты не желаешь слушать. Пришло время прибегнуть к другим аргументам.
— Секс не решит нашу проблему, — простонала Карина, отчаянно цепляясь за ускользающие обрывки здравого смысла. — Из-за него все и началось.
Пальцы Мигеля, кружившие вокруг ее сосков, сжали их, и Карина задохнулась от наслаждения.
— Нет, секс здесь ни при чем. Когда мы занимались любовью, мы становились единым целым, струной и смычком, объединенным одной мелодией, которую мы доводили до совершенства. Это слова все испортили. Из-за них мы разошлись. Из-за сказанных и несказанных. Твоих и моих. Больше никаких слов.
У нее уже не было сил сопротивляться. Его ласки становились все требовательнее, движения все быстрее. Прелюдия закончилась, они подходили к главной теме.
Да, Мигель прав, мелькнуло у нее в голове. Нас развели слова. Неправильно понятые, многозначные, коварные, лживые, скользкие, как угри, тяжелые, как небесный свод на плечах атлантов, острые, как опаляющий луч лазера. В том, что происходило сейчас, была лишь красота, приближенная к идеалу.
Карина вскрикнула, почувствовав, как Мигель входит в нее, — медленно, осторожно, словно слепой, впервые идущий новым маршрутом. Впрочем, осваиваться долго ему не пришлось, и вскоре они уже поймали нужный темп.
В какой-то момент Карина почувствовала, что душа ее отрывается от тела и, как подхваченный ветром листок, взмывает ввысь, туда, где она может существовать отдельно, где нет ни боли, ни ревности, ни отчаяния.
— Еще… еще… еще… — долетали до нее чьи-то слова. — Пожалуйста, Мигель…
Наверное, он не слышал ее, как не слышит ничего пианист-виртуоз, полностью сосредоточенный на особенно сложной пьесе.
Перед глазами Карины появилась вдруг странная картина: два несущихся друг другу навстречу поезда. Она знала, что они вот-вот столкнутся, но испытывала не страх, а некий восторженно-благоговейный ужас. И в тот момент, когда поезда уже выскочили на прямой участок, в мозгу у нее что-то щелкнуло.
