Безусловно, военное руководство, даже в этой сложной ситуации, обязано было заранее организовать надежное сопротивление врагу, заставить всех стоять насмерть. Но этого, к сожалению, не случилось. Целые батальоны, полки, дивизии оказались оторванными от общего руководства и были предоставлены самим себе. Сопротивление привело бы лишь к напрасным человеческим жертвам. В истории войн подобные случаи были не единичными, и в такой обстановке гуманные мотивы брали верх над патриотическими.
Вряд ли эти соображения могли иметь какое-либо значение для капитана, но они позволяли Менделю сохранять достоинство и спокойствие.
В отличие от многих других, Мендл не оставался покорен судьбе и бежал из плена. И потом, пусть не сразу, но он сумел выйти из оккупированной территории к своим и еще спасти родную сестру от верной гибели.
Мендл очень коротко рассказал капитану об уничтожении евреев на Украине, в том числе в Ружине, о том, как им удалось избежать расстрела, о гибели матери и младшей сестры, о неудачных попытках примкнуть к партизанам. Закончил Мендл тем, что они с сестрой прошли пешком более восьмисот километров по оккупированной территории и вышли к линии фронта.
- Послушать вас, - капитан энергично откинулся назад к спинке кресла и широко развел руками, - так не иначе, как вы родились в рубашке! Вас вели на расстрел и вы остались в живых. Прошли почти всю Украину, и никто вас не задержал. Работали в колхозе в прифронтовой полосе, и никто не поинтересовался, кто вы и зачем вы оказались там. Ну, знаете, такого даже в кино не увидишь.
- Товарищ капитан, - с мольбой в голосе начала Голда, - мы пережили такую трагедию, столько горя. Неужели вы нам не верите?
- Признаться, поверить в эту историю трудно. Советую вам рассказать всю правду.
Впервые Мендл почувствовал серьезность положения.
- Товарищ капитан, в том, что мы вам здесь рассказали, нет ни слова вымысла. Мы приложили нечеловеческие усилия, чтобы добраться до своих. А теперь дайте работу сестре, а меня пусть направляют на фронт.
- Насчет работы и службы в армии - так это не моя забота. Вы должны мне рассказать все по порядку, как было в действительности, и потом, - капитан обратился к Менделю, - почему вы не были в армии, почему не попали на фронт? Почему отсиживались в тылу?
"Сидишь здесь всю войну в своем кабинете. Посмотреть бы, как бы ты вертелся там, в Пирятине."
- В тылу я, товарищ капитан, не отсиживался. У меня была бронь, работал я на авиазаводе в Киеве. Тем не менее, сам явился в военкомат и через десять дней был уже на фронте. И воевал как все. А дальше - Пирятин. Думаю, вы знаете, что там было. Если бы вы лично видели этот разгром, то вряд ли смогли бы поверить в то, что Красная Армия еще способна будет воевать с фашистами.
- Вот что, молодой человек, - в голосе капитана прозвучал металл, прошу объяснить, как вы оказались в Ружине.
- Бежал из плена. Определить, где фронт, было невозможно. Пешком прошел до Ружина. Намеревался там, среди знакомых мне людей, узнать обстановку, а также выяснить судьбу своей семьи, матери и двух сестер.
- Как у вас здорово получается - бежал из плена, бежал из-под расстрела, - прямо-таки занятная беллетристика. И вот сидите теперь здесь, живой и здоровый!
Капитан встал, быстрым движением расправил гимнастерку по ремню, оттянул ее вниз и выставил грудь вперед.
- Сержант! - позвал он дежурного, который находился недалеко за дверью. - В камеру их!
Голда разрыдалась.
- Что Вы делаете!? Мы ведь пришли к своим! Столько настрадались, погибли мать и сестра, а Вы...
Но сержант уже приступил к делу. Подошел к Менделю, обыскал его и велел снять ремень. Приказание капитана тут же было исполнено. Голду отвели в женскую камеру, Менделя - в мужскую.
- Привет, новичок! - услышал Мендель, как только переступил порог камеры. - Смотри, какой молоденький красавчик! Прямо загляденье! Правда, шматье - не того. Небось, из беспризорных, а может бродяга, или с голодухи спер курочку на базаре?
В камере было двое мужчин - здоровенный верзила, лет тридцати пяти в матросской полосатой тельняшке, небритый, с заросшей патлатой головой и слипшимися, длинными и грязными волосами. Он-то и приветствовал Менделя. В углу, на нарах, лежал на боку тощий старик с болезненным, бледным лицом и смотрел неподвижно на стену, не проявляя никакого интереса к новичку.
