Говард гладил ее по голове, по спине, ощущая на шее ее ровное дыхание. Ее груди, живот, бедра — ему было так уютно и тепло.
Но без сексуального возбуждения.
Вдруг ему захотелось оттолкнуть ее.
Спина девушки вздрогнула, и послышались тихие судорожные вздохи. Потом снова и снова.
«Что с ней?» — недоумевал Говард.
Смеется или рыдает?
Но он знал наверняка.
— Что случилось?
— Я все испортила.
— Ты это о чем?
Анжела покачала головой. Лицо ее стало скользким от слез, а ресницы щекотали его шею.
— О чем? — повторил он свой вопрос.
— Ничего.
— Нет, выкладывай.
— Отпусти меня. Можно уже не притворяться.
— Притворяться?
Анжела оттолкнула его.
Говард схватил ее за плечи.
— Анжела!
— Оставь меня в покое. — Сбросив руки Говарда, она рванулась в сторону и побежала от костра. От его красноватого сияния, в темноту, к озеру.
Говард сидел спиной к костру, держа револьвер на коленях, изредка поглядывая в сторону палаток. Но большую часть времени наблюдал за Анжелой.
Она сидела у самой воды, наверное, на том плоском валуне, который не так давно назвала «нашим камнем». Видно было лишь ее голову и спину, да и то очень расплывчато. «Наверное, страшно замерзла», — подумал Говард.
И ужасно несчастна.
Когда Анжела побежала, он было сделал несколько шагов вдогонку. Но затем остановился и вернулся к костру. Она не хотела никаких погонь. Хотела побыть наедине, поэтому и убежала.
Надо просто подождать. Посидеть и понаблюдать за ней, чтобы не учудила ничего такого, например, не прыгнула в озеро, и защитить, если этот псих попытается напасть.
Ему было жаль ее, жаль и себя. Хотелось, чтобы все было так, как до ее страшного, невероятного откровения. Потому что теперь, обнимая ее, он почувствовал отвращение. Словно она была замарана, испорчена. И в грязи. Словно смердела всеми этими уродами, их потом и спермой.
И каким-то образом Анжела уловила его настроение.
«Не хочу, чтобы так было, — говорил он себе. — Кроме того, это глупо. Это та же Анжела. Такая же, как была перед началом своего рассказа. А тогда она не казалась грязной. И ничего такого, что могло бы изменить ее, не произошло. Она просто говорила: воздух проходил через голосовые связки, и она произносила слова. Вот и все. Она не загнила и не протухла. Все, что она делала, это только говорила».
Это были слова. Просто слова.
«Это только слова, — думал Говард, — если кто-то скажет тебе, что плюнул в твой суп».
Ты мог уписывать его за обе щеки, радуясь до поросячьего визга. Всего несколько слов. «Знаешь что, я тут харкнул в твою бурду». И вдруг ты начинаешь ощущать сладковатую вонь слюны, и от одной мысли о следующей ложке тебя всего выворачивает наизнанку.
«Это не одно и то же», — твердил он себе.
Но очень похоже.
Нет. Это совершенно разные вещи. Она чиста. К ней ничего не прилипло. И ничего не осталось в ней от тех людей. Мы ведь ходим в рестораны, где едим из той же посуды, из которой до этого ели другие. Даже мысли такие никогда не возникают, лишь бы посуда была хорошо вымыта. И совсем не важно, сколько людей ее использовало до нас.
Не важно, сколько человек трахало Анжелу.
Не должно быть важно.
Было бы глупо, если бы это имело какое-то значение.
Говард подбросил дров в огонь, окинул взглядом лагерь и вновь стал наблюдать за Анжелой. Может, все же следовало пойти за ней? Может, она именно этого и хотела? Чтобы я доказал, что не равнодушен к ней.
«Я не равнодушен», — убеждал он себя.
Тогда почему я не иду к ней? Зачем сижу здесь все это время, как бесчувственный чурбан?
Говард посмотрел на часы. Двадцать минут второго. Через десять минут заканчивается их смена.
Он поднялся, затолкал револьвер поглубже в брюки и пошел прочь от теплого костра. Пока он шел, Анжела так ни разу и не обернулась.
— Это я, — объявил он, шагнув на камень.
— Я знаю.
— Ты не замерзла?
— Не очень.
Присев рядом на корточки, Говард погладил девушку по голове, но Анжела продолжала смотреть на озеро.
— Ты, наверное, злишься, да?
— Я на тебя не сержусь.
— Исправляешь мою речь.
— Мне не до шуток, ладно?
— Извини. — Он встал. — Почему бы тебе не вернуться к костру? Ты, наверное, окоченела. К тому же уже почти пора будить Лану и Кита.
