И рассказал ему про Элмера Троттера, который зубами прогрыз себе дорогу в юридическую школу в Мэдисоне, не гнушаясь никаким занятием, лишь бы заработать на ученье — ведь родителей у него не было. Он закончил курс, сдал экзамен на адвокатское звание, вернулся в Милвилл и открыл собственную контору.
Я не мог передать пришельцу, как это случилось и почему, хотя про себя всегда считал, что Элмер был по горло сыт бедностью и ухватился за первый шанс зашибить деньгу. Никто, наверное, не понимал лучше его, что сделка бесчестная, он же был юрист, не что-нибудь. Однако он все равно не отступился, и его поймали.
— А что потом? — спросил пришелец, затаив дыхание. — Он был наказан?
И я рассказал ему, что Элмера лишили права на адвокатуру, а Элиза Дженкинс расторгла помолвку и вернула ему кольцо, и пришлось Элмеру стать страховым агентом и влачить самое жалкое существование. Как он только ни пыжился, чтобы вернуть себе адвокатскую практику, да ни шиша у него больше не вышло.
— Ты все записал? — спросил пришелец у робота.
— Все записано, — отвечал робот.
— Какие потрясающие нюансы! — воскликнул пришелец. — Какая жестокая, всеподавляющая реальность!..
Я не мог взять в толк, о чем это он, ну и попросту еще выпил.
А потом продолжал, не дожидаясь новых просьб, и рассказал про Аманду Робинсон и ее несчастливую любовь и про то, как она стала самой благонравной и унылой из милвиллских старых дев. И про Эбнера Джонса и его бесконечные неудачи: он никак не желал расстаться с убеждением, что родился великим изобретателем, и семья у него жила впроголодь и в рванье, а он только и знал, что изобретать…
— Какая скорбь! — воскликнул пришелец. — Какая замечательная планета!..
— Лучше бы вы закруглялись, — предупредил его робот. — Вам же известно, что будет дальше…
— Ну, еще одну, — взмолился пришелец. — Я ни в одном глазу. Одну самую-самую последнюю…
— Послушай, — сказал я ему. — Я не против рассказывать тебе байки, раз тебе этого хочется. Но, может, ты сначала расскажешь хоть немножко о себе. Я понимаю так, что ты пришелец…
— Разумеется, — ответил пришелец.
— И ты прилетел к нам в космическом корабле?
— Ну, не то чтобы в корабле…
— Но, если ты пришелец, отчего ты говоришь по-нашему так гладко?
— А, вот вы про что, — сказал пришелец. — Это для меня не очень приятный вопрос.
Робот сокрушенно пояснил:
— Они обобрали его до нитки.
— Значит, ты заплатил за это?
— Непомерно много, — ответил робот. — Они увидели, что ему невтерпеж, и взвинтили цену.
— Но я с ними расквитаюсь, — вставил пришелец. — Если я не сумею извлечь из этой поездки прибыль, пусть меня никогда больше не назовут…
И он произнес что-то длинное, заковыристое и совершенно бессмысленное.
— Это тебя так зовут? — спросил я.
— Конечно. Но вы зовите меня Вильбур. А робота — робота можете звать Лестер.
— Привет, ребята, — сказал я. — Очень рад с вами познакомиться. Меня зовут Сэм.
И я глотнул еще чуточку. Мы сидели на крылечке, и всходила луна, и светлячки мерцали в зарослях сирени, и мир готов был пуститься в пляс. Мне еще никогда в жизни не было так хорошо.
— Ну, еще одну, — умоляюще произнес Вильбур.
Тогда я пересказал ему несколько историй болезни, заимствованных из психолечебницы. Я старался выбирать случаи потяжелее, и Вильбур принялся реветь, а робот заявил:
— Сами видите, что вы наделали. У него пьяная истерика.
Но тут Вильбур вытер глаза и сообщил, что все в порядке и чтобы я только не останавливался, а уж он постарается как-нибудь сдержать себя.
— Что такое? — спросил я, слегка удивившись. — Ты что, хмелеешь от этих грустных историй?
— А вы что думали? — ответил робот Лестер. — Зачем бы ему иначе сидеть здесь и слушать вашу болтовню?
— А ты тоже хмелеешь? — осведомился я у Лестера.
— Конечно, нет, — ответил Вильбур. — Он лишен эмоций. Это просто машина.
Я хлебнул еще разок и хорошенько все обдумал, и все сделалось ясно как день. И я поведал Вильбуру свою жизненную философию:
— Сегодня субботний вечер, самое время налакаться и поплакаться в жилетку. Так что давай…
— Я — за, — всхлипнул Вильбур, — пока у вас язык ворочается, я за…
Лестер лязгнул шестеренкой, вероятно, выразив свое неудовольствие, но смолчал.
