— Жаль, что мы не встретились несколькими неделями раньше, — прошептала она.
— Жаль, — соврал я.
Потому что «несколькими неделями раньше» было уже безнадежно поздно.
Я разглядывал самое миниатюрное в мире черное колечко, сверкающее на самом тоненьком пальчике самой нежной из следовательских ручек. Я почти забыл, зачем здесь нахожусь, и не напоминал об этом Хелене.
Что я сказал бы автору, представившему мне безжизненный роман? «Хорошо», — заметил бы я. В конце концов, кто я такой, чтобы судить? Или на меня возложена обязанность прекратить его мучения последним выстрелом? «Начало просто великолепно, середина, возможно, нуждается в доработке, конец еще не созрел». И, предупреждая уже появляющееся на его лице выражение разочарования, быстро добавил бы: «В целом неплохо, местами даже очень, отдельные пассажи просто блестящи. Вижу в вас открытие года», — я не стал бы уточнять, какого именно.
— Зачем ты это записываешь? — спросил я Хелену.
Сорок четыре ночи до Рождества, а потом еще семьдесят две до самого суда пролежала салфетка с посланием Беатриче возле моей подушки. «Бразилия» зимовала со мной. И когда я чувствовал себя потерянным — а это ощущение не оставляло меня, — я трогал пальцами яркие буквы.
Иногда меня охватывала жалость к самому себе, и я переживал ее гораздо острее, чем стыд за то, что хладнокровно забыл своих старых друзей. Вот уже пятый день я клеил для Алекс рождественский календарь. Сама мысль о подобном подарке для лучшей подруги наполняла мои глаза слезами. Я всегда находил эту штуку жалкой. Каждый день открывать очередной картонный ящик, словно не ожидая от жизни ничего большего, кроме дешевого детского сюрприза. А теперь вот и сам докатился до того, чтобы мастерить нечто подобное из скорлупок грецкого ореха и полосок бумаги, на которых писал свои лицемерные пожелания.
В общем, пять дней я действовал вслепую, поскольку глаза мне застилали слезы. Но я ощущал близость Алекс и наслаждался запахом ее кожи. Однажды, лежа рядом со мной в постели, она спросила меня, не припомню ли я фамилии чилийского спортсмена из семи букв, третья «С»? Я ответил, что не знаю никаких чилийских спортсменов, ни с какими буквами. Однако теперь мне в голову пришла мысль, что жизнь, пожалуй, не задавала мне загадок труднее, чем эта, и для меня нет ничего важнее, чем найти для Алекс этого несчастного чилийца, потому что я люблю и всегда любил ее. Почему же этот ее вопрос прозвучал тогда, а не сейчас? Ответа не было.
Итак, я клеил и всхлипывал, пока, наконец, ореховая скорлупа не поплыла перед глазами.
В конце ноября я получил весточку от Алекс. Она писала, что теперь достаточно удалилась от меня, чтобы выдержать свидание, и поэтому хотела бы меня видеть, а я должен позволить ей это без всяких «но».
К счастью, я не депрессивный человек. Нас разделяло убийство и стеклянная стенка. Меня все-таки признали опасным, хотя и долго извинялись за это. Прокурор заявил во всеуслышание, что предъявит обвинение в убийстве. Прозрачная перегородка в комнате для свиданий рассматривалась, пожалуй, как наименьшая из мер предосторожности и начало готовой обрушиться на меня справедливой кары.
Алекс была в темно-синем свитере с норвежским узором, который я помнил из своей предыдущей жизни. Ее утратившие эластичность светлые волосы торчали в разные стороны. Лицо будто отказывалось принимать наложенную на него косметику. Щеки немного запали. Алекс производила впечатление женщины, которой достаточно чихнуть, чтобы остатки ее жизненной силы развеялись в воздухе.
— Когда, Ян? — спросила она стеклянным, как стенка между нами, голосом.
— Седьмого марта, — ответил я.
Гордые слова после нескольких месяцев молчания.
— Есть надежда, что тебя оправдают? — Алекс старалась не выдать своего волнения.
— Слабая, — произнес я, соврав, по обыкновению.
Поняв, что следующий вопрос она хочет начать со слова «почему», я покачал головой и усмехнулся. Уже за одно это я заслуживал пожизненного.
— Я встречалась со следователем, — сообщила Алекс.
Извинившись, я заметил, что ей не стоило этого делать.
— Замечательная женщина, — продолжила она.
