— Умоляю, дон Хуан… Пожалуйста, будь осторожен, — сказала она с тревогой.
Я улыбнулся и кивнул, тронутый ее заботой.
Кристобаль оседлал для меня лошадь, и я помчался по улицам так быстро, как только мог. Площадь Аренал была забита людьми и повозками, но я не мог медлить и пришпоривал вздымающиеся бока Бониты. Мы скакали прямо сквозь толпу. Солома, которой была усыпана мостовая, летела из-под копыт, и люди оборачивались нам вслед. Я летел, как дьявол, вниз по реке, а красное солнце медленно скрывалось за горизонтом.
Наконец копыта моей лошади застучали по деревянному настилу плавучего моста в Тирану. Натягивая вожжи, я глядел на мрачную крепость. Замок словно явился из темного прошлого и теперь тщетно пытался превратиться из символа тьмы и смерти в символ света и новой жизни. Стволы пушек, выглядывающие из бойниц, призваны были отбить всякое желание проникнуть внутрь. Однако мне было хорошо известно, что у любой неприступной крепости есть слабое место. Я промчался галопом мимо главных ворот, возле которых стояли несколько стражников, и подъехал к заднему входу на противоположной стороне.
Там я спешился, привязал лошадь и подошел к стражнику, чье строгое бородатое лицо выглядывало из-под круглого стального шлема. Его кольчуга, как и стальные наколенники поверх высоких кожаных сапог, сохранились еще со времен крестовых походов. Увидев меня, он вздрогнул и направил арбалет мне в лицо. Если постараться, в глазах любого солдата можно разглядеть его голодных детишек. Я показал два золотых эскудо, которые живо его заинтересовали, и кивнул на дверь. Какое-то время он колебался, не зная, как поступить. Потом, оглядевшись по сторонам и убедившись, что за нами никто не наблюдает, он открыл большую деревянную дверь. Я вложил монеты ему в ладонь. Стремление солдат получить хотя бы маленький приработок всегда было слабостью любой армии, и воинство Христово в этом смысле не исключение.
— Грешник — он где? — спросил я, добавляя еще одну монету.
Он указал на башню прямо над нами.
— Я добавлю еще, если мое присутствие здесь останется нашей тайной.
На случай, если с другими стражниками не удастся договориться так же легко, я старался двигаться предельно осторожно. Подкупить стражу на входе — это одно дело, а вот быть обнаруженным внутри — это совсем другое. Я вынул из рукава маску и натянул ее на глаза. Сюда, за массивные стены не проникал свет, и только несколько высоких окон в форме креста все еще сияли красными отблесками. Путь мне освещали горящие по стенам факелы.
Уже почти добравшись до лестницы, я услышал со стороны одной из камер душераздирающий крик и невольно прижался к стене. Маловероятно, чтобы это был голос моего друга, поскольку расправа над ним уже свершилась, но, с другой стороны, жестокость инквизиции не знала границ. Желая убедиться в том, что пытают не падре Мигеля, я прильнул к маленькому, забранному решеткой окошку. Огромная фигура палача загораживала жертву, которая в настоящий момент подвергалась излюбленной пытке инквизиции под названием потро. Тело грешника, выворачивая суставы, привязывали веревкой к обыкновенной решетке, оставляя его уши, нос, соски и гениталии доступными для раскаленных докрасна щипцов палача. Мельком я успел заметить и другие дьявольские приспособления, которые находились в пыточной камере: «костюм из иголок» — ящик с острыми шипами, которые пронзали тело жертвы, когда крышка закрывалась, «стул-удавку», медленно удушающий жертву с помощью специального винта, и многое другое.
— Ты — ведьма! Скажи правду! — послышался злобный голос, похожий на голос инквизитора Игнасио. Однако лица человека, ведущего допрос, мне было не видно.
— Я не… — донесся до меня слабый стон.
Я зажмурился, и в ту же секунду палач приложил к животу вопящей жертвы дымящийся крест — несомненно, с единственной целью: приблизить ее к бесконечной милости Божией. В ужасе я бросился прочь от этой двери, и эхо душераздирающих криков преследовало меня. От сознания того, что я ничем не могу помочь этим несчастным, которых пытают в многочисленных камерах, привязав к решеткам, мои кулаки сжимались в бессильной ярости.
