Вот они уже идут по улице в сторону метро. Мимо серых девятиэтажек и тусклых, мигающих фонарей. Несмотря на позднюю осень и сумерки, воздух по-весеннему пахнет дождем и мятой. Маруся рассуждает о мерах по защите природы, предпринимаемых в разных странах. Митя идет рядом, кивает, старается согреть руки в карманах, немного зябнет, кутается в шарф. Ничего подобного он никогда не слышал из женских уст. «И очень жаль, – говорит Маруся. – Очень жаль, что все так складывается. А вот жители европейских городов стараются чаще ездить на велосипедах, чтобы не загрязнять воздух выхлопами машин. Постепенно у них там происходит переход на дизельное топливо. Используют специальные сумки для шопинга вместо целлофановых пакетов. А еще они сортируют мусор, выкидывая его в несколько разных контейнеров в зависимости от материалов и способов их утилизации».
Уже в поезде, что вез их из Алтуфьево в сторону центра, Митя-айсберг ни с того ни с сего, прервав неловкое молчание, неожиданно и решительно возразил, что культура культурой, экология экологией, но, если вдуматься, ужасно напрягает: сортировать мусор, складывать его в несколько разных пакетов. Пластиковые бутылки – отдельно. Бумагу – отдельно. «Как ты думаешь, кто из этих людей на такое способен?» – и он указал глазами на усталых, рассеянных пассажиров полуночного вагона. Поезд остановился в темном туннеле, а Митя и Маруся, оживившись, рассматривали полусонных парней, усталых мужчин в кожаных куртках, девушек в лайковых сапогах, прикидывая, кто из них сможет хотя бы неделю сортировать мусор, и потом пытаясь угадать, кто из них донесет пустую пачку от сигарет или окурок до урны, а не выбросит где попало: на траву, на тропинку бульвара. Они смеялись, толкали друг друга локтем в бок, высказывая предположения о том или ином попутчике, и так увлеклись этой игрой, что Митя забыл выйти на своей станции. Незаметно они оказались возле Марусиного подъезда. Стояли во дворе, и, несмотря на затянувшуюся речь о вреде пластика и полиэтилена, Мите все же удалось в первый раз прикоснуться к ее горячим, мягким губам. У него оказались большущие и сильные губы, от которых было невозможно оторваться. С каждой секундой они втягивали Марусю все сильнее, выпивая ее волю и наполняя тело теплой пульсирующей болью. И она вспомнила, как в детстве, совершенно бездумно, в феврале, в мороз, коснулась губами холодной лазалки. И обожглась. Но этот долгий, бессовестный поцелуй не помешал ей, с трудом оторвавшись, все-таки договорить, что больше всего ее удивляет отсутствие ответственных людей, готовых взять на себя заботу об экологии планеты, о контроле над ее климатом, от стабильности которого зависит жизнь наших детей и внуков. «Все мы занимаемся какой-то второстепенной ерундой. Наша деятельность, по сути относящаяся к сфере услуг, направлена на осуществление мелких профессиональных целей и на личное обогащение. Если бы я только могла, – вздыхала Маруся, обнимая Митю за шею, – я бы с удовольствием связала жизнь с важнейшей миссией – борьбой с глобальным потеплением и экологической катастрофой. Но что я могу поделать? У нас очень низкое экологическое сознание. На экологические нужды почему-то требуются инвестиции иностранных бизнесменов. Потом мы будем расхлебывать последствия этих лет».
Они стояли у подъезда, во дворике. Медленно и задумчиво из фиолетового неба хлопьями падал первый ноябрьский снег. Снежинки порошили Митины черные волосы, ложились на его серо-синюю куртку. Хлопья снега не успевали долететь до земли и таяли на лету. И когда Маруся запустила руку в Митины вихры, то узнала, что они густые, жесткие, непослушные, усыпанные крошечными капельками, в которые превращались растаявшие снежинки, осколки неба, микроскопические кружевные салфетки, идеально ровные и упорядоченные миражи.
Вечером он иногда звонил и тусклым, тихим голосом бросал: «Освободилась? Не хочешь проветриться?.. А, ну тогда на «Новокузнецкой». Я буду там минут через сорок!» И Маруся начинала метаться по белой комнатке среди шкафов с синими папками и четырех исполнительных сослуживиц, торопливо выстукивавших перед мониторами. Каждый раз, стараясь казаться спокойной и деловой, она выдумывала какой-нибудь хитрый предлог, чтобы отпроситься чуточку пораньше. Хватала сумочку под мышку, юркала мимо кабинета Татьяны Васильевны и, задыхаясь от восторга, ликуя, что снова свободна, вырывалась в фиалковые сумерки в распахнутом пальто, на бегу наматывая на шею изумрудный платок.
