— Почему я не могу идти дальше? — спросила она.
Он был приятно удивлен тому, что ее голос дрожал.
— Я хочу взглянуть на него первым, посмотреть изменилось ли его настроение с того момента, как я его здесь оставил. — И посмотреть, исцелились ли его запястья, и его рукам больше не грозит расстаться с телом, но об этом Рейес предпочел умолчать. — Если он относительно спокоен, ты можешь подойти к решетке. Ты ни в коем случае не будешь входить в камеру. Поняла?
— Да.
— Ты можешь задать ему пару вопросов, но не оскорбляй и подстрекай его… гнев.
— Окей, я поняла. Держись подальше и говори повежливей. Давай, наконец, приступим.
Но он по-прежнему стоял на месте.
— Когда ты увидишь его, постарайся не выглядеть напуганной. Я не позволю ничему плохому случиться с тобой.
— Ага, а я завтра сосчитаю до бесконечности. Дважды. Если ты не уберешься с дороги, то получишь.
Рейес взглянул на Люциена, который следил за ним с суровым выражением лица.
— Останься с ней. Пожалуйста.
Даника что-то проворчала по этому поводу. Он не думал, что она злится на то, что он хочет ее защитить и не доверяет ей самой о себе заботиться. Она действительно достигла точки кипения и нуждалась в ответах.
Люциен кивнул.
Рейес отвернулся от них. Больше, чем вдохнуть глоток воздуха, он хотел посмотреть на Данику, успокоить, подбодрить ее, обнять ее. Но стоит ему разок взглянуть на нее, и он не сможет остановиться от того, чтобы проделать все это. Он был не в состоянии покинуть ее.
Сжимая в одной руке кинжал, а ключ — в другой, он открыл дверь. Петли скрипнули как разрываемый металл. И скрипнули снова, когда он закрыл дверь. Аэрон сидел на корточках возле стены, погруженный в тень. Он перестал бормотать в тот момент, когда заметил Рейеса.
Рейес изучал своего друга, надеясь обнаружить признаки того воина, которым он был, а не монстра, которым он стал. Глаза по-прежнему были широко открытыми и голодными. Зубы по-прежнему оскалены и сжаты. Все еще монстр, но вместе с тем, также и мужчина, которого Рейес любил как брата. Знакомые татуировки прокрывали Аэрона с головы до ног.
Рейес не знал, почему Аэрон украсил себя татуировками с красочными изображениями того, что он, возможно, желал бы никогда не делать — убивать, калечить, разрушать. Рейес никогда не спрашивал, а Аэрон никогда не сам не заводил об этом разговор. О некоторых вещах было слишком больно говорить. Он хорошо это знал.
— Убирайся, — рявкнул на него Аэрон.
Команда была произнесена внятно, и не сливалась с голосом его демона. Рейес удивленно моргнул. Исчезла ли у воина жажда крови, хотя бы немного?
— Я вижу ты в здравом уме. — Взглянув на скованные запястья мужчины, Рейес увидел, что они по большей части исцелились. — Ты обезумел, когда я и Люциен появились в пещере. Мне жаль, если я причинил тебе страдания, пытаясь держать тебя здесь.
— Освободи меня. У меня есть работа, которую я должен сделать.
— Две недели назад, ты был признателен за то, что тебя посадили под замок. Ты ненавидел то, что был обязан сделать, и просил меня убить тебя.
— Больше не признателен. — Аэрон сел поудобнее, прижав колени вплотную к груди. — Эти женщины должны умереть.
Нет, жажда крови не покинула его.
— Так они все еще живы? Все четверо? — Ему передалось напряжение, исходившее от Даники. Между ними сохранялась дистанция, да, но он все еще ощущал томящее напряжение.
Вина вспыхнула в глазах Аэрона. Вина — ужасная и прекрасная одновременно. Прекрасная, потому что Аэрон еще частично сохранил власть над своим сознанием, все еще боролся. Ужасная, поскольку возможно это означало, что одна — или больше — женщин уже мертвы.
Рейес он едва сдержал разочарованный стон. Он отчаянно надеялся на хорошие новости. Сейчас он мог только молиться, чтобы им удалось спастись.
— Аэрон. Расскажи мне про этих женщин.
Молчание.
— Пожалуйста, — готовый умолять, если потребуется.
Снова молчание.
Нет, не тишина, понял он мгновение спустя. На фоне тишины раздавалось мягкое, угрожающее рычание.
— Ответь ему! — выпалила Даника.
Аэрон затих, даже перестал дышать. Его глаза остекленели, налились пылающей яростью, которая закрыла собой любой след вины. Затем, без предупреждения, он бросился вперед. Его крылья внезапно широко раскрылись, появившиеся из щели на его спине, черной паутиной, разорвали последние клочья, что некогда были его рубашкой и заполнили собой всю камеру. Их острые как бритва шипы царапали стены.
