Анфиса Афанасьевна, наконец, убедившись, что все устроено должным образом, поднялась по лестнице, и утомленная, отправилась к себе.
В то самое время, когда Еспетова осталась присматривать за Антоном Андреевичем, а прочие разошлись по своим комнатам, на втором этаже, плакала в своей спальне Анна Антоновна, не находя, ни покоя, ни утешения. И хотя, Дарья Апполинарьевна не покидала ее, стараясь отвлечь то посторонними разговорами, то чтением вслух, барышня все не затихала.
– Что же теперь будет с папенькой? Ужели он умрет, Дарьюшка? – приговаривала она, всхлипывая и вздрагивая.
– Поправится, поправится он, – успокаивала ее няня, – еще и в саду прогуливаться вместе станете, и по аллеям, все вернется, как прежде было.
В спальню вбежал неожиданно Митенька, босоногий, в белой ночной рубашке, с рюшами.
– Сестрица, о чем ты плачешь? – спросил он, – Миша спит, а я твой голос услыхал.
Анна Антоновна наскоро вытерла глаза.
– Ах ты, сорванец, – запричитала Дарья Апполинарьевна, – отчего же и ты не спишь, как твой братец?
– Мне не спится, Дарьюшка. Я вниз пойду.
– Нет, вниз тебе нельзя, – остановила его няня, ухватив за ручки, – матушка твоя увидит, заругается. Пойдем-ка лучше, я сказочку тебе расскажу, глядишь, и сон придет. Я уложу его скоро и вернусь, – шепнула она Анне Антоновне, уходя.
Барышня осталась одна. Она поднялась с кровати и подошла к зеркалу, заговорив незаметно сама с собой.
– Как я стала нехороша… Лицо распухло от слез. Румянец сошел, а глаза покраснели… Видел бы меня сейчас Филарет Львович. Филарет Львович… – повторила она, как-будто обдумывая что-то, – увидел бы меня сейчас Филарет Львович, непременно пожалел бы, утешил.
Мысли Анны Антоновны оборвались, она выбежала из спальни и вскоре оказалась у самой маленькой комнаты в доме, той, где жил её учитель. Толкнув вначале дверь, барышня убедилась, что она заперта на ключ, и лишь затем, позвала негромко:
– Филарет Львович, умоляю вас, откройте!
Молодой учитель, занятый в ту пору чтением, услышав едва доносящийся снаружи женский голос, решил вдруг, что это пожаловала к нему сама Анфиса Афанасьевна, о которой думал он теперь постоянно. Забыв тот час о книге, он приблизился к двери, и наполненный радостным волнением, повернул ключ и отворил. Однако, увидев перед собой Анну Антоновну, он осознал с горечью, что надежды его обмануты.
– Анна Антоновна!? – разочарованно произнес он, – Вы? Здесь и в такой час!? Зачем?
Анна Антоновна вошла в комнату, закрыла за собой дверь и бросилась молодому человеку на шею, рыдая неистово.
– Да, что это!? Что с вами? – тщетно стараясь отстраниться, недоумевал учитель.
– Филарет Львович, не прогоняйте меня! – говорила Анна Антоновна, обнимая его.
– Вы забыли приличия! Просто ворвались ко мне! И я полагаю, что вам будет лучше покинуть эту комнату без промедления.
– Нет, нет, я не могу! Я умру сегодня, погибну от тоски, от страданий, которые меня душат, ведь мой папенька… Мой папенька!..
Анна Антоновна вновь зарыдала и опустила, наконец, руки.
Высвободившись от ее объятий, Филарет Львович спросил не без интереса:
– Правильно ли я понял вас? Несчастье произошло с Антоном Андреевичем?
– Папенька нынешним вечером, возвращаясь домой, получил тяжелейшие увечья и слег. Теперь он в гостиной, и верно не доживет до утра, – через силу, проговорила барышня, глотая крупные слезы.
«Как славно, – вдруг мелькнуло в голове у Филарета Львовича, – внезапно всё само разрешилось, именно так, как и нужно. Анфиса Афанасьевна, овдовев, окажется свободна и не ущемлена в средствах. Нам не придется даже встречаться украдкой. Я, выдержав положенный траур, женюсь на ней и стану по праву, хозяином этого дома, перевезу сюда своих матушку и сестру, необходимо только пристроить повыгоднее детей Смыковского, впрочем, это не так уж и хлопотно…»
– Филарет Львович! – позвала громко Анна Антоновна, заметив, что учитель отвлекся в задумчивости своей.
– Да, да, право, какое горестное известие я получил от вас, – тут же ответил он.
– Я решилась прийти к вам, – робко призналась барышня, – оттого, что участие ваше сейчас, непомерно важно для меня.
