Искусство его — игра. В детских играх раскрываются самые тайные, самые смутные воспоминания души, встают лики древнейших стихийных духов» (Волошин М. А. Лики творчества. Л., 1989. С. 508—509). В то же время форма сказок «Посолони» была предметом внимания А. Белого: «Здесь каждая фраза звучит чистотой необычайной, музыкой стихийной. Много стихийности в творчестве Ремизова… Но эта стихийность всюду покорена властным словом художника. Художник в Ремизове покоряет стихию. Оттого-то всюду в „Посолони“ такая победа над формой» (Белый А. [Рецензия]. — Критическое обозрение. М., 1907. № 1. С. 34—36).
В своем дальнейшем творчестве А. М. Ремизов неоднократно возвращается к образам и мотивам «Посолони»: появляется ряд графических рисунков — изображений существ, населяющих книгу сказок, писатель предпринимает попытки отразить первозданный синкретизм архаического искусства, перекладывая сказки в либретто для балетов и пантомим. В дарственных надписях жене на различных изданиях «Посолони», приводимых Н. Кодрянской, А. М. Ремизов заключает: «Я так верил в эту книгу — вся она от легкого сердца. И память о какой-то такой весне, о которой знаю в минуты „тихого духа“, „Посолонь“! Больше такого не напишу: это однажды. В мире сейчас такое — это не нужно, но без этого не обойдешься. Посолонь из самых земляных корней. Это молодость!»
При подготовке второго издания Ремизов изменил композицию книги, сохранив при этом основные разделы, дополнил ее новыми сказками, исключил сказку «Чур» и снабдил цикл авторскими объяснениями — комментариями.
В 1930 году выходит третья редакция сказочного цикла (Ремизов А. М. Посолонь. Волшебная Россия. Париж: ТАИР, 1930). А. М. Ремизов предваряет ее предисловием, фактически являющимся кратким экскурсом по всему циклу:
«Волшебная Россия — земляная — подземная — надземная — была, есть и будет, пока светит солнце над большой русской землей, и не раз скажется она в слове, пока жива человеческая речь и смотрят на мир детские глаза.
Беленький монашек, вы его знаете, он ходит по домам весной, весенний вестник, дал мне зеленую ветку, и с этой веткой я пошел по русской земле посолонь (по-солнцу), как идет солнце — с весны на зиму.
По «красочкам» (по цветам) вышел я в первые весенние дни. Эти небесные звездочки пестрым ковром светились мне по дороге. На лужайке я наткнулся на Кострому; на моих глазах она и чай пила и несли ее хоронить, а уж что было, когда ожила — и правда, «мала куча, да не совсем»! едва выбрался, попил ключевой воды и дальше пошел. Берегу зеленую веточку! Попал я в круг мышек, помог им кулек тащить с костяными зубами, за зиму набросали им под печку ребятишки: «на тебе мышка зуб костяной, а дай мне железный». После мышек «гуси-лебеди» — я встретил волка, он зубы точил есть гусей, на шум мы бросились вместе посмотреть, в чем дело — и тут-то вот гуси на него и напали. Исщипанного волка я провожал в лес — у бедняги чуть хвост не оторвали. На кукушечий праздник — древний обряд «кумовства» я куковал вместе с кукушкой, отличить никак нельзя, всю «судьбу» перепутал. А вечером я был на балу у лисы: звери приняли меня по-приятельски, привязали мне на грудь дощечку с надписью «у лисы бал» и всю ночь я ходил с ними «по горам и по долам». Так справили проводы весны.
В первые летние дни я встретил Калечину-Малечину, скакал с ней на одной ножке. Проходя лесом ночью наткнулся на «Черного петуха», очень было страшно, меня ведь никто не знает и могли принять за «коровью смерть», но все обошлось благополучно. После этого я ходил с бабушкой и Петькой на богомолье, недалеко — в Косино (под Москвой). В Купальскую ночь (летний солоноворот) в полночь я видел, как расцвел папоротник — волшебный цветок папоротника называется «светицвет» и в его свете в лесу такое творилось, сам чорт зачесал затылок от удовольствия. Как-то застигла меня Воробьиная ночь — бесконечная, всю ночь молния и только под утро ударил дождь, а зато какое это было чудесное утро! По окончании жатвы я справлял дожинки — завивал васильками «бороду». Лето кончилось встречей с Чуром и Кикиморой.
