Человечишко, что по пути к богомольцам пристал, перекрестился по-быстрому, да скорехонько на глаза треух заячий свой надвинул, поднял воротнишко. Глазьями зыркнул. На Олега Иваныча да на Олексаху. А те и не заметили, что давно у них хвост вырос. Не об том думали. Чем дальше от Новгорода уходили, тем меньше опасались людей Ставровых. Расслабились, черти. Покойно было с богомольцами-то — да и холода особые не стояли.
Ходко шли, весело, песни святые пели…
Днесь пресветлая
Богородица-Дева
Христа-Господа рождает
И млеком его питает.
Пеленами увивает,
В ясли полагает,
Звезда пути являет,
Над вертепом сияет;
Волхвы же понеже
Ко Христу приидоша,
Трои дары принесеша:
Злато, ливан, смирну,
Вещь предивну!
Хорошо пели, громко, словно на параде, орелики. Почти что на мотив «У солдата выходной, пуговицы в ряд», только веселее.
Успели к обедне.
В посад войдя — прямиком в церковь Успения. Молились. Помолившись, Олег Иваныч с Олексахой от богомольцев отстали. Отца Филофея дождались, настоятеля, у кого Олег Иваныч прошлый год ночевал, с Гришаней вместе. Батюшка лоб нахмурил, потом улыбнулся — узнал.
— Ну, заходи, Олег свет Иваныч, гостем будешь! Много хорошего о тебе слыхал.
Пошли вместе на настоятелев двор, тут же, у церкви рядом.
Человечишка в треухе заячьем тоже за ними поперся, таясь опасливо. Заприметил, куда пошли, у ворот постоял, башку почесал, задумался.
— Не знаю, что и посоветовать вам, — покачал головой отец Филофей, потчуя гостей пирогами. — Людей охочих легко сыщете, а вот Куневический-то погост — дальний, не всякий туда дорогу знает.
— Ну, нам хотя б людей для начала. Кого присоветуешь, отче?
— Корчму, прости, Господи, навестите. Смотрите только с Емелькой Плюгавым не схлестнитесь, непотребных дев повелителем. Любит Емелька ходить, в корчму, куражиться. А лучше — к кузням сходите, на реку. Там много парней молодых приходят к зиме, молотобойцами наниматься… да не всех берут-от.
Так и решили. На берег пошли, к кузням. Хорош был денек-то, недаром солнце с самого утра сияло. Так и не скрылось, до вечера-то, лишь к закату пошло оранжевым. Тихо было, безветренно, небо — не сказать чтоб синее или голубое, скорее белесое, прозрачное, чистое, словно вымытое. Темнело.
От кузней — сараюх щелястых, ветхих, повалил народец, огнем прокопченный. Кузнецы, подмастерья, молотобойцы. Мужики все больше здоровые, осанистые. К ним молодежь, что у реки без дела болталась, с интересом:
— Не нужон молотобоец-то, дядько Кузьма?
— Взял уж. Вот, может, Трофиму… Эй, Трофиме!
— Три полушки в седмицу.
— Одначе маловато.
— И мои харчи.
— Подумать бы.
— Ну, думай, думай, паря! Народишку-то, гляди… Так что — чеши башку!
Тут и Олег Иваныч с Олексахою:
— Заработать хошь, паря?
— Как не хотеть.
— Места здешние знаешь?
— Округу знаю.
— А погосты дальние?
Зачесал бороду молодец, задумался. Головой покачал грустно. Нет, мол, не знаю дальних.
— Молодец, честен. Охоту ведаешь ли?
— Из лука в глаз беличий попадаю!
— Не обманываешь?
— Вот те крест!
Перекрестился парень размашисто. В плечах — сажень косая, кудри русые вьются. Лицо рябое, простоватое.
— Звать-то тебя как?
— Терентием.
— Ну, приходи, Терентий, к Успенья храму, к заутрене. Потолкуем. Откель будешь-то?
— С Мелигижи, половника Елпидифора сын.
— Слыхали про Елпидифора, человек честный.
Так троих выцепили. Все молодые парни. Терентий да Зван с Еремеем. По виду — люди хорошие, вот только жаль — дорог дальних не знают. Пришлось в корчму идти, где ранее Кривой Спиридон хозяйничал… Непонятно было, что и пожелать душе его многогрешной, Царствия Небесного или геенны огненной…
В корчму и зашли. За ними человечек в треухе заячьем ужом болотным проскочил-просочился. В уголке темненьком неприметненько притулился. Навострил уши. До того в малой кузне самострел за мзду малую сторговал по случаю. Малость, правда, испорченный самострел-то — ложе прогнило, да и тетива — не Бог весть. Уж ладно — какой есть пригодится. Тем более — на авось купленный. Положил оружье в котомочку, с болтами-стрелами короткими вместе. Так и в корчму зашел, с котомкою.
Нет, ничего не изменилось в корчме за прошедший год. Те же стены закопченные, тот же очаг, те же лавки. Даже посетители — казалось — те же. Правда, судя по разговорам, больше приезжих. Мясо продавали, убоину. Теперь гулеванили, барыш подсчитав.
