— Тише, тише, не так громко… — шептал Олег Иваныч.
У очага вроде молчали. Нет, вот поднялся кто-то… Зевая, завалился на лавку. Кодимир-нехристь. Парнишечки тоже к стеночкам привалились. Чти-чти, отрок…
— Враг Лимарь, откачнись от меня, а если будешь грызть мои зубы белые, сокрою тебя в бездны. Слово мое крепко! Ну? Легче ли?
Кивнул Олег Иваныч, на лавке чуть приподнялся, выглянул… Ага — повалились все, спят. Нет, не все. Ограй, черт лысый, нет-нет, да и зыркнет глазом.
— Почти-ко еще, отроче…
— Матушка-крапивушка, есть у меня Олеже свет Иваныч, есть у него на зубах черви…
— Стой, какие такие черви?
— Да это слово такое, в заговоре. Ты не вникай особо… Сейчас я крапивки принесу, к ногам привяжу — утром все как рукой снимет.
Отрок дернулся было к очагу, но Олег Иваныч быстро схватил его за руку:
— Как братец твой, Ратибор, поживает?
Вздрогнул отрок, скривился.
— Плохо, — прошептал горестно. — Не живет вовсе. В прошлую зиму шпыни какие-то живота лишали. И сестер… Глукерью, Мартемьянку, Лыбедь… Лыбедь-то совсем дите была…
Степанко низко склонил голову, длинные волоса его упали на лоб, скрыв выступившие в уголках глаз слезы.
— Все одно найду убивцев, — твердо заявил он. — Все одно… Хоть до смерти искать буду.
— Ты как у татей-то оказался, Степа?
— Да как… — отрок пожал плечами, откинул со лба челку. — Деревню нашу пожгли, братьев-сестер убили. А родителев уж давно не было. Вот и пригрел Терентий — Кодимир-волхв, чтоб ему… Ну, да то пустое. Тебе говорю так — добро твое помню. Знай — нехорошие люди Терентий с Ограем, а есть у них еще подельники — те совсем худы: один зверь зверем смотрит, другой — с бороденкой козлиной…
— Постой, постой, — поднял руку Олег Иваныч. — С бороденкой, говоришь, козлиной? А как зовут его, знаешь?
Задумался Степанко, голову почесал:
— Того, что с бороденкой, — не знаю, хоть и частый он гость у Терентия, а звероватого, кажется, Матоней кликали.
— Матоня!
— Знаешь его, человече?
— Кажется да… причем не только его.
Задумался Олег Иваныч — ситуация-то неожиданно оказалась еще хуже, чем он предполагал. Всякими возможными осложнениями чреватая.
— Бежать тебе надобно! — шепотом посоветовал Степан. — Бежать!
Последние слова Степанко прошептал столь яростно, что зашевелился на своем ложе волхв.
— Тсс! — Олег Иваныч закрыл отроку рот рукою. — Сам знаю, что бежать… Ты-то пойдешь со мною?
— Куда? — отрок тоскливо взглянул в сторону. Видно, не очень-то сладко жилось ему у разбойного волхва Кодимира. Хоть и была надежда на Олега Иваныча слово…
Словно в ответ на его печаль, где-то неподалеку в лесу, за островом, снова завыл волк. Заворочался, заругался на лавке Ограй — лысый слуга волхва.
— Воет и воет, — поежился Степанко. — Не первый день уже. Ребята говорили — недавно в Силантьеве — это деревня тут, рядом с Явженицами — волк младенца унес. Врут! — отрок невесело усмехнулся: — Не волк то, оборотень! Сытые сейчас волки-то, а этот… Ишь, развылся…
— Хо! Так я не очень и далеко, оказывается. Как, говоришь, деревня-то прозывается?
— Силантьево. По хозяину новому, человеку служилому. А что?
— Да так, — Олег Иваныч поднялся на лавке, пристально взглянул на отрока: — Скажи-ка, Степа, хочешь ли отстать от татей?
— Хочу, — с надеждой прошептал отрок. — Да только некуда. Ни родных у меня не осталось, ни знакомых каких…
— Найдем знакомых. Слушай…
До утра почти прошептался Олег Иваныч с отроком, на спящих татей косясь. Воспрянул духом Степанко, про Силантия Ржу услышав. И так-то по округе про Силантия молва хорошая шла. Справедливым показал себя хозяином, мужичков зазря не обижал, наоборот — привечал всячески. Да и у государя в чести — сунься кто! Охотиться страсть как любил — то Степанке любо, сам охотник. Эх, хорошо бы к Силантию…
— В холопы обельные не пойду, — качал головой отрок. — А в служки — пожалуйста! Да по охотницкому делу…
— Кто ж тебя вяжет в холопы-то? К чему приучен, тако и там будешь. Чай, знаешь зверье-то всякое?
— А как же! И берлоги, и тропинки звериные. Вот только… — отрок смутился, — ведун я, хоть и крещен был когда-то.
Замолк Олег Иваныч. Сказал, подумав:
