– Но можете ли вы поручиться, что его сновидения не стали вам известны иным путем, кроме стереоэкрана?
– Два миллиона раз – нет!
– Я подразумеваю книги, рассказы бредозрителей…
– Еще один миллион! Книг я не читаю, а рассказы о снах выношу, когда говорят лишь о моих собственных сновидениях. Оригинальность – нежный цветок, ее надо оберегать от постороннего воздействия. Я, конечно, могу быть уверен, что вы займетесь срочным распутыванием моей загадки?
Рой развел руками.
– К сожалению, это зависит не только от меня. И боюсь…
Генрих, до этого молчавший, вмешался:
– Можете не сомневаться, друг Артур, мы сегодня же приступим к выполнению вашей просьбы.
Рой, проводив снотворца до двери, упрекнул брата:
– У нас столько проблем, срочных и важных, неужели ты и вправду собираешься погрузиться в этот вздор?
– Как понимать определение «вздор»?
– Обыкновенно, нормально, общепринято, стандартно! Вздор – иначе: чепуха, ерунда, пустопорожность, вранье, околесица, бестолочь, нелепость, ахинея, галиматья, дичь, чушь, мура… Еще уточнения требуются?
– Что-то в этом человеке поражает, – задумчиво сказал Генрих. – Я тоже не любитель сновидений на публику, но ведь многие этим увлекаются, а почему? Что их захватывает? И ведь странно, согласись, неожиданное возобновление через сотню лет отнюдь не стандартного зрелища – каких-нибудь облетов планет, встреч с пришельцами из космоса, в общем, распространенных сюжетов…
– Ничего странного. Врет снотворец. Плагиатор! Знает он Джексона.
– А если не плагиатор?
Рой раздраженно махнул рукой.
– Ты, кажется, заявил, что не присоединяешься к расследованию аварии? Вот и занимайся снотворчеством, а нас с Арманом не отвлекай.
– Я хотел предложить как раз такое разделение тем, – миролюбиво сказал Генрих.
Рой ответил сердитым взглядом. Он гораздо лучше брата знал древнюю историю и нередко ввертывал в свою речь старинные словечки. Больше других старинных словечек он любил слово «вещий». Он говорил, что слово это пахнет секретами, что в нем таится загадочность, что оно возбуждает любознательность, погружает во вдумчивость. Рой и не подозревал во время спора с братом после ухода Артемьева, что не так уж много времени пройдет до момента, когда он сам охарактеризует внезапное желание Генриха помочь сновидцу именно этим емким словцом: вещее!
Дня через три Генрих попросил Роя и Армана прийти к нему.
– Хочу продемонстрировать сновидения Джексона и Артемьева, чтобы вы сравнили их. Рассматривайте это как отдых, если по-прежнему не пожелаете принять участие, – сказал Генрих.
На стереоэкране последовательно сменились два зрелища: почерпнутое из четырнадцатой катушки полного собрания сновидений Петрова и то, о котором говорил Артемьев.
– Ваше мнение? – спросил Генрих, выключив экран.
– Они прежде всего разные, – первым отозвался Арман. – Артемьев преднамеренно видит забавные сны, он тешит нас кошмарами, но и во сне не верит в свой сон. Бред у Артемьева – хорошо отработанное ремесло. А видения Джексона художественно убедительны.
– Покажи Джексона еще разок, – попросил Рой.
Среди кубических механизмов, чудовищно несоразмерных, скорее силуэтов, чем вещей, металась и вопила безобразная обезьяна с искаженной мордой и кроткими испуганными глазами. С головы ее срывались молнии, ударявшие в кубики механизмов и погасавшие в них, грохот разрядов складывался в слова; слова не грозили, а умоляли. Старая обезьяна, сновавшая меж диковинных аппаратов, кого-то тревожно предупреждала об опасности, руки ее хватались то за один кубик, то за другой, лихорадочно их перетасовывали, потом вдруг всеми когтями впивались в лохмы головы, и обезьяна безвольно качала потупленной головой, из глаз ее катились слезы… Плач обрывался внезапно, как и начинался, и снова обезьяна бросалась то к одному, то к другому нагромождению кубиков, энергично с чем-то сражаясь, чему-то изо всей мочи противодействуя…
– И вправду не очень развлекательно, – заметил Рой. – Для чего Джексон продуцировал такие сны, Генрих?
– Я бы поставил вопрос по-другому. Не для чего, а почему? Какие мысли, какие чувства, какое душевное состояние порождало в его мозгу эти фантастические картины?
