– Я склонен повторить вопрос американского коллеги, – сказал комиссар. – С какой целью? Зачем охлаждать мертвое тело или голову до этого вашего абсолютного нуля?
– Чтобы их соединить, – ровным голосом сказал Ричмен.
– Как это – соединить? – недоверчиво переспросил Нобл.
– Другой причины не вижу.
Маквей почесал в затылке и обернулся к окну. Утро выдалось ясное, солнечное, а в кабинете было темно и пахло какой-то плесенью. Прямо перед носом у Маквея оказалась склянка с заспиртованной мальтийской кошкой. Американец посмотрел на Ричмена.
– То есть, если я правильно понял, речь идет о молекулярной хирургии?
– В общем, да, – улыбнулся доктор. – При абсолютном нуле под воздействием направленного магнитного поля атомные частицы поддаются полному контролю. То есть становится возможной атомарная криохирургия. Это такой уровень микрохирургии, о котором современная медицина и мечтать не может.
– Если можно, чуть подробнее, – попросил Нобл.
У Ричмена в глазах вспыхнул азартный огонек – судя по всему, эта тема его чрезвычайно интересовала.
– Если предположить, что подобная технология возможна, берем человека, замораживаем его до абсолютного нуля, оперируем, потом отмораживаем. И все чисто, никаких шрамов. Между атомами устанавливается химическая связь на электронном уровне. Получается некий идеальный, то есть несуществующий шов. Ткани соединяет как бы сама природа.
– Вы считаете, кто-то занимается такими делами? – тихо спросил Маквей.
– Нет, это невозможно, – вмешался в разговор Майклс.
– Почему?
– Существует закон Хайзенберга. Вы позволите, доктор Ричмен? – Тот кивнул, и Майклс, ободренный, обернулся к американцу. Почему-то молодому врачу очень хотелось показать детективу, что в своей профессии он, Майклс, тоже кое-чего стоит. – Это закон квантовой механики, согласно которому невозможно с абсолютной точностью измерить одновременно сразу два параметра квантовой субстанции – скажем, атома или молекулы. По очереди – ради Бога, но не синхронно. Допустим, если вы замеряете скорость и направление движения атома, то при этом не можете определить точку его нахождения в данный момент.
– А при абсолютном нуле? – спросил Маквей, давая возможность молодому человеку полностью проявить себя.
– Безусловно. Ведь тогда атомы неподвижны.
– Понимаете, детектив, – объяснял Ричмен, – ученым удавалось достичь температур, превышающих абсолютный нуль на одну миллионную градуса, но чистый нуль – величина теоретическая. Достичь ее невозможно.
– Я не спрашивал, возможно ли это. Я спрашиваю, занимается ли этим кто-то? – резко перебил его Маквей. Ему надоели теоретические рассуждения, хотелось фактов. Он смотрел Ричмену прямо в глаза.
Таким своего американского коллегу комиссар Нобл видел впервые и подумал, что Маквею репутация матерого волка досталась не случайно.
– Детектив, мы пока установили лишь, что заморозке подвергалось одно тело и одна голова, – сказал Ричмен. – Из остальных трупов металлический предмет обнаружен только в одном, но и тот еще не обследован. После анализа, возможно, наш разговор примет более предметный характер.
– А что вам подсказывает чутье?
– Только не для протокола, ладно? Я думаю, мы имеем дело с безуспешными экспериментами в области криохирургии.
– То есть соединение головы с туловищем?
Ричмен кивнул.
Нобл посмотрел на Маквея.
– Кто-то пытается соорудить современного Франкенштейна?
– Франкенштейна собирали из трупов, – заметил Майклс.
– Что вы хотите этим сказать?! – Комиссар вскочил, чуть не опрокинув сосуд, в котором плавало расширенное сердце профессионального футболиста. Подхватив склянку, Нобл воззрился на врачей. – Их что, живыми заморозили?!
– Похоже на то.
– А как же следы отравления цианидом? – спросил Маквей.
Ричмен пожал плечами.
– Возможно, частичное отравление или специфика обработки. Кто его знает.
Нобл взглянул на Маквея и сказал:
– Большое спасибо, доктор Ричмен. Не будем больше отнимать у вас время.
– Секунду, Айан. – Маквей наклонился к Ричмену. – Еще один вопрос. Когда мы нашли в мусорном баке голову, она уже оттаивала. Скажите, состояние оттаявших тканей зависит от того, как давно они были заморожены?
