– Да, неплохо для старика, – хмуро ответил Маквей, ведя Осборна по лабиринту коридоров. Кругом мелькали лица – усталые, взволнованные, сердитые.
Маквей толкнул дверь в конце коридора, и они оказались в комнате, разделенной надвое проволочной сеткой. Внутри были двое полицейских и ряды полок с запечатанными пластиковыми пакетами, в которых хранились вещественные доказательства. Маквей расписался в каком-то журнале и получил пакет. Они пересекли коридор и вошли в пустую комнату дежурной бригады. Маквей закрыл дверь, и они остались одни.
Осборна разбирало любопытство. Он хотел немедленно узнать, что задумал Маквей.
– Зачем вы вызвали меня?
Маквей подошел к окну и опустил жалюзи.
– Вы смотрели утром телевизор? Вьетнамская семья, в долине…
– Да… кажется, – рассеянно ответил Осборн. Он что-то слышал, когда брился. Убита целая семья вьетнамцев, жившая в фешенебельном районе в долине Сан-Фернандо, – родители, дети, старики…
– Я веду это дело и тороплюсь на вскрытие, поэтому буду краток. – Маквей вскрыл пластиковый пакет и вынул видеокассету. – Эта запись существует только в двух экземплярах. То, что вы видите, – оригинал; копия у Реммера, в Бад-Годесберге. ФБР требовало эту кассету вчера; я сказал им, что они получат ее завтра. Именно из-за нее Салеттл посылал нас к Джоанне Марш. Он вручил ей ключ от коробки, спрятанной в специальной собачьей клетке; в Швейцарии фон Хольден подарил Джоанне щенка, которого она отправила самолетом в Лос-Анджелес. В коробке оказался второй ключ – от сейфа в одном из банков на Беверли-Хиллз. А в сейфе была эта кассета. – Маквей вставил кассету в видеомагнитофон.
– Не понимаю, – растерянно произнес Осборн.
– Поймете. Но сначала вы должны кое-что узнать. Вы говорили, что фон Хольден упал со скалы в пропасть, и не видели, куда он упал.
– Там была непроглядная тьма.
– Да. Он упал – или, по крайней мере, мы так думаем – в так называемый черный провал. Это глубокая яма в леднике. Швейцарские спасатели спускались туда, но никого не обнаружили. Так что либо фон Хольден на самом дне, где он и пролежит примерно два тысячелетия, либо его там вообще нет. Мы не можем быть уверены, что он мертв. Далее. Отпечатки пальцев Либаргера. Точнее, человека, называвшего себя Либаргером. Того, с кем беседовали Реммер и Шнайдер за полчаса до пожара в Шарлоттенбурге. – Маквей кашлянул и поморщился – ожоги причиняли ему боль. – Эксперты полиции сравнили его отпечатки с отпечатками пальцев Тимоти Эшфорда, обезглавленного маляра из Лондона.
– О Боже! – Волосы Осборна зашевелились от ужаса. – Вы были правы…
– Да, – кивнул Маквей. – Беда в том, что Либаргер, как и все, кто был в зале, превратился в пепел. Мы можем только предположить, что голову одного человека удачно соединили с телом другого, и плод этого эксперимента жил, думал, ходил, говорил точно так же, как мы с вами. Ни Реммер, ни Шнайдер не заметили никаких шрамов. Джоанна Марш вчера письменно подтвердила это. Она, как лечащий врач Либаргера, провела с ним много времени и не видела ничего, что свидетельствовало бы о перенесенной операции.
– Значит, он приходил в себя не после инсульта, – подумал вслух Осборн, – а после уникальной хирургической операции! – Он взглянул на Маквея. – Так это и записано на кассете?
– То, что записано на кассете, останется между нами и не выйдет за пределы этих стен. Любая информация об этом может исходить только из Вашингтона или Бад-Годесберга. – Маквей протянул Осборну пульт дистанционного управления. – На этот раз, доктор, никто не примет во внимание никаких личных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю? Есть ведь и другие вопросы, к которым мы с вами можем вернуться в любой момент. Вы наверняка знаете, что я имею в виду.
Секунду они молча глядели друг другу в глаза; затем Маквей рывком распахнул дверь и вышел. И Осборн понял, что Маквей подарил ему возможность жить спокойно.
