— В ногах правды нет, присядем, — смущенно потоптавшись, предложил дедушка Глеб и первым опустился на лавочку, стоявшую у дома.
Ульянов и Артемьев уселись рядом.
— Итак, товарищ полпред, вам слово, — улыбнулся Александр.
— Ась? — дедушка Глеб приложил ладонь к уху.
— Ты, папаша, дедом Щукарем не прикидывайся, не хитри, — проговорил Артемьев. — Нас время поджимает. К тому же сам понимаешь: не на посиделки приехали.
— Ась? — повторил дедушка Глеб. Лицо его было серьезным, а в синих и ясных, как небо, глазах под вислыми кусочками белесых бровей искрилось веселое лукавство.
— Зачем же ты так? — с досадой шепнул Артемьеву Александр и мягко дотронулся до рукава дедушкиного пиджака:
— Рады познакомиться. Вы, говорят, человек знающий. Вот и помогите нам разобраться...
— Лестью тропку устилаешь, — заметил, улыбнувшись, дедушка Глеб.
— Святая правда! — не моргнув глазом, сказал Александр. — Даже председатель сельсовета Карев и тот говорил: без помощи дедушки Глеба вам, ребята, в этой истории не разобраться.
— Говоришь, Игнат Матвеевич вас послал? — дедушка Глеб положил руки на колени, пожал плечами. — Тогда ладно. Но что я могу сказать? Попала в силок птичка, да не та. Зазря вы Федора арестовали. Не убивал он этого прилипалу. Я Федора вот с таких знаю, — дедушка Глеб наклонился и провел над землей рукой. — Отец его, Лука, правильный, серьезный был мужик. Федор весь в него. По чести-совести живет. На чужое не зарится.
Дедушка Глеб помолчал, собираясь с мыслями, затем снял картуз, и Александр удивился, увидев, какая у того, будто парик, шапка седых волос. Положив картуз на колени, старик сокрушенно покачал головой, вздохнул:
— Да-а, вот как оно обернулось! Нехорошо, очень даже нехорошо. Он ведь у нас агрономом был, уважаемый человек, да вы про это знаете. А теперь такой позор на его голову!
— Почему же вы считаете, что мы задержали Крутинина зря? — спросил Артемьев.
— Для нас, сынок, тут дело ясное, а для вас — темный лес, — рассудительно произнес дедушка Глеб. — Федор сейчас сам на себя не похож стал. А почему? Потому что в Насте, покойнице, души не чаял. Трудная ему досталась в жизни любовь. И большая, красивая. Перед такой любовью надо шапку снимать... Раньше Федор был спокойный, трезвый мужик, а посадил у Настиного холмика рябинку — запил. Иной раз запрется в избе и все ее, Настю, на бумаге изображает. Однажды случайно я эти портреты видел. Очень похоже она у него вышла. Все забыть свою женку не может. Со школы они дружили. Еще тогда мелюзга голопузая их женихом и невестой дразнила.
Артемьев несколько раз негромко кашлянул, давая Ульянову знак закруглять беседу. Этой, мол, болтовне конца не видно... Но Александр продолжал внимательно слушать старика. Не даром демьяновские мужики назвали его своим полпредом и ходячей энциклопедией. Может, что путного и скажет. Надо запастись терпением. Но старик все гнул свое:
— А уж когда Настя заневестилась, к ней со всех деревень женихи сбежались, Федька совсем покоя лишился. Голову потерял. Что ни вечер, глядишь, очередного жениха к обрыву провожает, в реке «раков ловить» учит. Перед самой войной за драки эти чуть было в кутузку не загремел... А еще был у Федьки талант с самого детства. Так тебя на бумаге изобразит — лучше, чем на фотографии получается. Но большей частью он свою Настю рисовал. Место у них было одно: на том же обрыве по-над Окой. Березы там страсть как хороши. Настя сидит — глаз с него не сводит, а он — с нее. Как-то появился у нас художник заезжий. Из самой Калуги. Увидел он Настю с Федором на обрыве и рот раскрыл — такая она была красавица. Начал ее красками на холстине рисовать. Федору это, конечно, нож в сердце. Сидит, губы покусывает, хмурится... На следующий день этот приблуда заявляется к Насте домой: пойдемте к Оке — просит — я вас получше Федора нарисую! А на третий день стал ей в чувствах своих объясняться. Федор и турнул его с кручи в реку. Тот же, бедолага, плавать не умел. Еле потом выловили, откачали...
— Дедуня, вы нас в сторону уводите, — прервал его Артемьев. — Ближе к сути дела, пожалуйста.
