Однако, его поэтическое настроение было прервано голосом негромким, шепчущим, но таким надрывным, чуждым этой ночи, что Робин резко остановился — и все эти, еще не высказанные, но должные бы прозвучать и забыться в эту ночь стихи неожиданно пропали. Он, не отдавая себе отчет, что делает, повалился в травы. Если бы он сделал это на мгновенье позже, то был бы замечен — с той же стороны, откуда пришел он, выступила, стремительно стала надвигаться высокая, темная фигура, из которой и исходило это напряженное шептание, Робин смог разобрать такие слова: «…Ну, и как же ты можешь помочь?.. Нет, нет — не верю я тебе!.. Что — говоришь, не заставляешь меня; и я, ежели мне того не хочется, и вовсе могу с тобою никак дел не иметь?!.. Ты же говоришь так, потому что знаешь — связаны, связаны мы с тобою, и никуда не деться…» Темная фигура уже возвышалась над вжавшимся в травы Робиным — можно было вытянуть руку, и дотронуться до стопы — однако этот темный великан не заметил Робина — стал удалятся, такой напряженный, болью наполненный, такой несхожий с этой ночью. А Робин шептал:
— Да что же я лежу тут?.. Да, ведь — это же Альфонсо пошел. Он то все более замкнутым становится, никого к себе не подпускает, я же чувствую, что больно ему — помочь должен! Чего же ты испугался, чего же ты все лежишь?..
И тут он почувствовал чье-то жаркое, частое дыханье, которое волнами расходилось по его затылку. Он обернулся и испугался, едва не вскрикнул, отдернулся в сторону. Оказывается, к нему незамеченная подошла Аргония. Конечно, он знал эту девушку, которая так безнадежно и страстно любила Альфонсо — да, да — все эти двадцать лет следовала за ним, и, хотя он никогда не подпускал ее к себе, даже и словом за все это время не обмолвился — она была рядом с ним неуловимой тенью — он ее давно уже научился не замечать, а она страдала, и любила, любила его с такой же силой, как и некогда, при первой их встрече. Эта печаль, эта сильная и постоянная любовь сделали лик ее веющим святостью, была в этом лике сокрыта великая сила, и хотя Аргонии уже минуло сорок, она была такой же ясной, как свет звезд. Ее светло-золотистые при свете дня, длинные, убранные в косу волосу, при свете звезд серебрились, и она похожа была на эльфийскую деву. Робин же испугался ее, как испугался бы любую иную девушку, или эльфийскую деву — он никогда не отдавал себе отчет, в чем причина этого страха — он, привыкший грезить только о свете-Веронике, быть может, видел даже и в самых прекрасных и чистых из земных дев, только лишь тень от того вечного света, который была для него Вероника? — Как бы то ни было, он боялся и сторонился всех их — вот и теперь стал отползать от Аргонии. А ее, как всегда, строгие, сосредоточенные, и сияющие постоянной сдержанностью и постоянному следованию одной, своей цели очи, смотрели как бы сквозь него — она замечала Робина, она знала, кто он, но все ее помыслы, вся она, как и всегда, была вместе с Альфонсо. Она говорила чуть слышно:
— В последнее время он стал совсем плох, и все силы прилагает, чтобы окружающие не заметили. Он в эти дни ни с кем и словом не обмолвился, но только все с Ним говорит. Вот, ежели есть возможность встречи с эльфами или с братьями миновать, он ее использует. Увидит, что кто-нибудь навстречу идет, так сразу в какой-нибудь темный угол бросится, да и стоит там, проклятья шепчет. Меня то… — она тяжело вздохнула, и слезы на ее глазах выступили. — Я то для него, что тень — знает, что никому не посмею слова сказать, что и ему ничего не скажу, привык он ко мне, но какая же это жалкая роль тени, и как же я его люблю!..
Одна крупная слеза покатилась по ее щеке, однако Аргония тут же смахнула ее, и теперь твердо смотрела на страшный лик Альфонсо — она приблизилась к нему, а тот еще раз отдернулся назад.
— Подожди, послушай меня… — шептала девушка. — Я говорю, что он постепенно лишается рассудка — так оно и есть. Этот голос зовет его совершить что-то страшное, и, кажется, он этой ночью уже может это совершить. Я вот сейчас тебя увидела, и подумала, что это хорошо, что мы встретились. Ты же сильный, ты же сможешь его остановить, если понадобится…
