В такие вот дни или в зимние вечера, в далеком северном поселке, домишки которого примерзли к белому берегу белой широкой Оби, бывший рядовой Великой армии, Алексей Шестаков частенько достает тетрадку в коричневом переплете, с нарисованной чернилами на обложке чайкой, поименованной «Рукописью», и всякий раз задерживается глазом на одном и том же месте, на стихотворении, помеченном сорок третьим годом:
Как незаметно годы пролетели!
Как незаметно молодость прошла!
Мои глаза, что пламенем горели,
Закрыла прогоревшая зола…
А был когда-то я веселым, стройным,
И сердце беззаботное имел.
Играл и пел, и лишним не бывал в застолье,
И женщин обездоленных жалел…
Но как же? Где же? И в каком ненастье,
Проплыло мое счастье стороной?
Иль потерял его я во злочастье!
Иль смыло его встречною волной?..
Чего ищу? Чего хожу — не знаю,
Но грудь болит, а в памяти тоска,
И мыслями я часто пролетаю
Сквозь версты, время, дали, облака…
Tyда, где Север бьет снега и кружит,
Туда, где лишь весной начнется птичья звень,
Туда, где женщина одна по Герке тужит,
И ждет его, как солнце ждет, как день!..
Так что же я искал, какое счастье;
Какой любви, нездешней, неземной?
Вот, пережив военное ненастье,
Теперь я знаю — все мое со мной!
И Родина, и женщина, и дети,
И дальнее Обское зимовье,
И тот далекий огонек, что неугасно светит
На тихой, горькой, на земле моей…
Так что же я ищу? О чем тоскую?
Зачем печаль я боль меня томят,
Один в смятеньи все бреду, бреду я,
И нет покоя мне, и никогда не будет.
Не закончил стих отчим Герка-горный бедняк. При жизни некогда ему было, не выбрал он времени для обстоятельной, отеческой беседы с пасынком-солдатом. А, может, и не хотел. Может, умнее себя не старался быть?..
На соседней страничке госпитальной тетрадки цветным карандашом нарисован синий голубок с розовым конвертом в клюве, и закудрявлено: «Дорогому Гери от его симпатии Глаши» и дальше песня, пустяковенькая, как детское горе обнажается: «Товарищ, товарищ, болят мои раны, болят мои раны в глыбаке..»
>1972
