ЮРОВСКИЙ. Грешным делом была мысль «щелкнуть» их перед… Но ситуация была нервная.
МАРАТОВ. Что ж, понимаю, почему ты не снял их – перед. Но после?
ЮРОВСКИЙ. Я не снял и после.
МАРАТОВ. Но почему? Ведь было важно снять расстрелянную семью… На случай самозванства хотя бы. Вот сейчас, когда появилась эта Анастасия.
ЮРОВСКИЙ (кричит.) Послушай, идиот, погибли все!
МАРАТОВ. А ты бы фотографию и предъявил вместо громкого крика.
ЮРОВСКИЙ. Там света было мало, когда постреляли. И обстановка была близкой к сумасшествию.
МАРАТОВ. Понятно. Там было света мало и вы нервничали. Ты продолжай. К фотоаппарату мы обязательно вернемся. Он у нас впереди.
ЮРОВСКИЙ. Когда они приготовились фотографироваться, открылись двустворчатые двери и перед ними стояла команда. Двенадцать вооруженных людей. Мы молча стояли в широких дверях. Стало вдруг так тихо… Только во дворе шумел грузовик. И лампочка под потолком еле светила. Они в полумраке. Только подушка у служанки белела.
МАРАТОВ. Продолжай.
ЮРОВСКИЙ. Я потерял «Постановление о расстреле». И потому вынул какую-то мятую бумажку и будто бы прочел.
«Николай Александрович! Ввиду того, что ваши родственники продолжают наступление на Советскую Россию, мы постановили вас всех расстрелять». И вновь – тишина – но какая! Николай переспросил: «Что? Что?»
МАРАТОВ. Дальше! Дальше!
ЮРОВСКИЙ. Я прочел вторично… Хотел посмотреть, как последний царь встретит смерть.
МАРАТОВ. Как же он встретил смерть?
ЮРОВСКИЙ. Он больше ничего не произнес, молча повернулся к семье, другие произнесли несколько бессвязных восклицаний, все длилось несколько секунд…и я…
МАРАТОВ. Опять – неправда. А ведь – таблеточку сожрал. Ермаков рассказал мне…
ЮРОВСКИЙ. И с ним говорил!
МАРАТОВ. Со всеми говорил. Запомни, наконец! Романов сказал: «Прости их, Господи, не ведают, что творят». Не придумать эти слова Ермакову – убийца он, безбожник. Дальше, пожалуйста, дальше, товарищ Яков.
ЮРОВСКИЙ. И сразу – рывком свой кольт. Началось! Стрельба! Стрельба! Стрельба! Все пространство комнаты я отдал Романовым. Команда толпилась в раскрытых дверях. Было три ряда стрелявших. Второй и третий стреляли через плечи впереди стоящих. Руки, руки с палящими револьверами – вот и все, что видели Романовы.
МАРАТОВ. И метались в этой клетке.
ЮРОВСКИЙ. Да-да! Стрелять договорились в сердце, чтобы не мучились. И команда палила, палила из двустворчатых дверей. Выстрелы обжигали стоящих впереди. Царя пристрелили сразу.
МАРАТОВ. Еще бы! Стреляли в него все!
ЮРОВСКИЙ. Но я выстрелил первым. Он с силой грохнулся навзничь – фуражка в угол покатилась. Царица и Ольга попытались осенить себя крестным знамением – не успели! Царицу, лакея, повара, доктора снесли – первым залпом. Но с дочерьми пришлось повозиться. Да ты ведь знаешь!
МАРАТОВ (кричит). Прошу тебя! Дальше!
ЮРОВСКИЙ. Пули отскакивали от сводов. Известка летела, но самое страшное, пули отскакивали от дочерей. И как град прыгали по комнате. Мы тогда не знали почему. Помню, две младшие, прижались к стенке, сидят на корточках, закрыв головы руками. И отлетают пули от них! А тут еще горничная мечется с визгом. И закрывается подушкой, и пуля за пулей мы всаживали в эту чертову подушку… Паренек получил, наверное, одиннадцать пуль и все жил. И Никулин палил в него, палил. Он израсходовал обойму. А тот всё жил!
МАРАТОВ. Но почему так?
ЮРОВСКИЙ. Ты ведь знаешь! На девушках были лифы… Такие корсеты с бриллиантами. Она вшила туда драгоценности, видать, на случай побега. Бриллианты защищали как броня. Бронированные девицы.
МАРАТОВ. Я не про девушек – про мальчика.
ЮРОВСКИЙ. Да-да, странная живучесть.
МАРАТОВ. И как объяснишь?
ЮРОВСКИЙ. Слабое владение оружием моим помощником Никулиным. И общая нервность. Эта возня с дочерьми. Всюду кровь.
МАРАТОВ. Не сбился. Такое твое объяснение я прочел в твоем письме в Музей Революции… куда ты отдал свое историческое оружие.
ЮРОВСКИЙ. И это читал!
МАРАТОВ. Но мне так объяснять нельзя. Ведь Никулин у меня работал – в ЧК. У нас там отлично владели оружием – все. Впрочем, застрелить с двух метров сидящего прямо перед тобой мальчика – умения не надо. И никакая нервность тут не помешает (
