– Гони в больницу, – резко приказал я шоферу, поддерживая обессилевшего старика.
Через несколько минут мы уже были в госпитале, где Альвенслебена переложили на носилки, прикрепив к телу датчики ЭКГ. В палату меня не пустили. Приблизительно через час ко мне вышел врач и сообщил, что господин Райхе перенес сердечный приступ, но после реанимационных процедур он уже в сознании, чувствует себя лучше и хочет видеть племянника. Ближайшие несколько дней он должен провести в больнице, так как самые серьезные осложнения случаются именно в эти дни.
– Мой долг, – продолжал врач, – объяснить вам, что в первые сорок восемь часов после приступа часто возникают нарушения ритма сердца, способные привести к внезапной смерти. Для вашего дяди уже приготовлено место в палате интенсивной терапии.
Так хорошо начавшаяся операция чуть было не закончилась. Если с Альвенслебеном что-то случится, объяснять это будет некому. Рафи всегда говорил, что объяснения нужны прокурорам и психиатрам, а его интересует результат. И американские коллеги наверняка думают так же. Всем нужен результат, а я, Леонид Гардин, послан его добыть.
Я пошел в палату. Альвенслебен лежал на сложно устроенной, с раздвигающимися в разные стороны частями, кровати. В вене правой руки – капельница, к левой прикреплен какой-то провод. Вокруг масса аппаратов. Но сам Альвенслебен выглядел вполне сносно.
– Ну, молодой человек, неожиданные осложнения?
Я выругался про себя, пожалев, что так втупую давил на этого старого человека. А он, словно собравшись с духом, произнес тихо:
– Я такого не планировал, так получилось.
– Знаю, – ответил я спокойно, хотя внутри все кипело. – Продолжим, когда поправитесь.
– Хорошо.
Это было все, что мы сказали друг другу.
Убедившись, что опасность миновала, врачи согласились выписать своего пациента только через неделю, понимая, что у человека, которому далеко за восемьдесят, угроза смерти полностью исчезнуть не может, она может лишь временно отступить. Все это время оперативная группа круглосуточно следила за больницей и всем вокруг и ничего подозрительного пока не заметила.
В день выписки я с утра пришел в больницу забирать своего «дядю». Посмотрев на него поближе, я понял, что с человеком в таком состоянии кататься по свету еще рано. Я решил поехать с ним в Чехию и переждать несколько дней в отеле. Оставаться в Австрии было опасно.
Дорога до Праги заняла около пяти часов спокойной езды. В пражском «Хилтоне» я снял многокомнатный «люкс», решив дать старику передышку, чтобы он мог прийти в себя. Поднявшись в номер, Альвенслебен пошел отдыхать, а я расположился в кресле. Спать нельзя. Несмотря на мою симпатию к старику, он по-прежнему оставался пленником. Удобно устроившись, я погрузился в воспоминания. В последние годы это случалось со мной все чаще, более того, я начал видеть сны, где, словно в кино, проходили чередой картинки из моей короткой, но бурной жизни.
Сейчас я вспомнил ту злосчастную ночь в августе 1988-го, когда меня, молодого капитана экономического отдела КГБ, вызвали на 17-й километр Ленинградского шоссе, где произошла очень странная авария, приведшая к гибели водителя. Меньше всего я думал, что расследование необычного случая перевернет мою судьбу. Погибший оказался известным уголовным авторитетом, находившимся в бегах почти десять лет. Вскрытие обнаружило у него в груди, точнее, под правой грудной мышцей, вшитый бриллиант, оцененный по тем временам в совершенно невообразимую сумму в сотни тысяч долларов. Меня привлекли к расследованию, поскольку камушек фигурировал в другом нашем нераскрытом деле об ограблении тайника в доме польского аристократа Закревского. По нашим данным, во время войны тот руководил сетью немецкой разведки во Львове. Когда в 1944-м советские войска подошли к городу, Закревского почему-то не предупредили заранее, и он сбежал налегке, прихватив только самое необходимое. Все свои ценности и документы он спрятал в подвале. Тайник ограбили, а драгоценности и списки агентов были утрачены. В досье на Закревского, хранившемся в архиве КГБ, лежало описание фамильного украшения этого древнего польского рода; необычайно крупный розового оттенка бриллиант даже имел имя – «сердце».
