Вдоль и поперек изругав черта, он дошел по берегу до какой-то железной ржавой сетки, ограждающей маленькую искусственную гавань с яхтами (настоящими), понаблюдал как они качаются на волнах, никаких планов по спасению себя не придумал и двинулся было обратно, когда вдруг почему-то вернулся запыхавшийся черт с сумкой.
- Ты не против черного цвета? - пробормотал он себе под нос. - Похоже, я грабанул и обчистил салон каких-то антиобщественных элементов, а они вечно носят такое, наверное, чтоб реже мыться, как ты считаешь и думаешь? Эту еще никто не успел купить, я выбирал без знаков отличия, а то мало ли что, где и когда...
Натягивая на себя последнюю деталь не шибко изысканного, но удобного костюма, внешне являющего собой незатейливое сочетание джинсов, рубашки и кожаной куртки, увешанной блестящими застежками (единственная в этом ансамбле деталь другого цвета), Аланкрес уверился в предначертании свыше его облику вечно пребывать в цветовой гамме шахматной доски. Кожа у него, меняла цвет в пределах от очень белого до не очень белого, волосы были лишь немногим темнее, настолько, что можно было заметить растущую надо лбом абсолютно седую прядку, заработанную им еще при жизни. В сочетании с черным цветом одежды вид получался довольно приметный.
-Как-нибудь еще встретимся и свидимся, тогда ты расскажешь и поведаешь мне, как было весело и забавно, - напутствовал черт исчезающего в тумане Аланкреса. Аланкресу не хотел встречаться.
Начало его появления в обществе ни чем увлекательным ознаменовано не было. Только сознанием, что через это надо пройти.
На первом этаже он обнаружил бар, при котором, как он узнал из разговоров, присутствовало ценное дополнение в виде борделя. Когда-то это был первый этаж его родного дома. Алик просидел там около двух часов, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь к жестам. Когда последние начали уж слишком навязчиво повторяться, он решил, что теория пройдена. Выбрав, как ему показалось, довольно малолюдное место, то есть лестницу за одной из боковых дверей, он нашел на ней немного примелькавшуюся за эти два часа девицу в компании очень развитого физически человека, каких часто называют амбалами. Придя к выводу, что амбал девице не приглянулся, Алик решил избавить свою чувствительную натуру от этого наведенного дискомфорта.
- Эй, дядя, - с унылой наглостью произнес Алик. Субъект лениво замер. Эта его лень таила некую угрозу, из которой Аланкрес заключил, что он на верном пути. - Не огорчай меня, верни девочку.
Следующим этапом адаптации стала потасовка, в первом акте которой не совсем еще пришедший в себя и, вдобавок, легкий, как бумага Алик отлетел к впустившей его сюда двери, а во втором тот же Алик, отыскавший, с грехом пополам, точку опоры, вернулся и несколькими точными движениями зафиксировал обидчика. Пока он раздумывал, во что бы им кинуть, девица смотрела на него с таким безоглядным восхищением, что ему стало стыдно. При жизни своей, закончившейся давно и трагически, он вряд ли смог бы пленить какую-нибудь даму подобным зрелищем. Поэтому пойманного даже не потребовалось погружать в глубокий обморок, так сногсшибательно поействовало на него обычное удивление. Аккуратно выложив его за порог, Алик обернулся к даме.
Она представилась. Аланкрес, как вампир, не любил имен, которые специфика его существования обременяла эпитафиями - такой балласт в памяти был ему неприятен, поэтому он тоже представился, пытаясь переключить свои иссохшие за несколько десятилетий мысли на отстраненное наблюдение за чарующими переливами синеватого света на темных волнах ее волос.
Они станцевали два танца в сонном полумраке зала, после чего Аланкрес ускользнул в еще не совсем рассеявшуюся толпу возле сцены.
Долго стоял там, соображая, как убирается картонная декорация, прикрывающая единственный ход наверх, потом, так ничего и не придумав, присел на удобный подоконник, длинный настолько, что там могло бы уместиться в ряд человек десять, но кто-то, всего лишь второй на нем, сел к Алику слишком близко. Вампир, еще не глядя в его сторону, почувствовал что-то знакомое, и приятный голос произнес:
