Меня заперли в моих комнатах. Я сидела, скорчившись на полу в плаще и платье, подтянув колени к подбородку и делая вид, будто не замечаю ненавистных женщин, которые в сопровождении стражника приносили мне поесть. Я не притрагивалась к еде, не слушала их мерзкое кудахтанье и требования прекратить недостойное поведение. Лишь услышав среди них голос Иоанны, я вскочила и накинулась на нее словно бешеная, швырнула подвернувшимся под руку блюдом так, что его содержимое разлетелось во все стороны. Вскрикнув, она стрелой вылетела за дверь и больше не возвращалась.
После этого ко мне пустили Беатрис. Она шепотом рассказала, что Сорайю и Лопеса прогнали со службы, дом окружили, а ворота заперли на засов. Свежую еду привозили из города и оставляли за воротами, где ее забирал кто-то из стражников.
– А что с моей дочерью?
– Она здесь. Ей не сделали ничего плохого. Донье Хосефе разрешили остаться и ухаживать за ней. Но Вильена постоянно наблюдает за инфантой, как и за всеми остальными, хотя она еще совсем дитя.
Я смотрела на нее сквозь слезы. Только теперь я осознала, что мои волосы спутанными космами падают на лицо, и ощутила дурной запах собственного немытого тела.
– Я пошлю за горячей водой, чтобы вы могли помыться, – сказала Беатрис. – Позвольте мне о вас позаботиться.
Возражать я не стала. Переодевшись в чистое платье, я даже немного поела и начала размышлять над тем, что меня ждет. Как ни пыталась Беатрис, она ни от кого не смогла добиться толку, однако сказала, что Сорайя осталась в Аркосе. Она поселилась в городе и ежедневно приходила к воротам, умоляя, чтобы ее впустили, но каждый раз получала отказ. Лишь после неоднократных просьб Беатрис Вильена предоставил мне пергамент, воск и чернила для писем, которые он, естественно, намеревался просматривать перед отправкой.
Милости от отца я не ожидала и писать ему не стала, но написала своей сестре Каталине в Англию, излив ей свою душу и прося прощения, что не могу помочь ей в трудную минуту, но не в силах допустить даже мысли отказаться от вверенного мне матерью трона. Впрочем, отдавая письмо Беатрис, я сомневалась, что оно вообще дойдет до Каталины, а вспомнив кошмарную сцену с отцом, вновь спросила себя: стоило ли отказываться от предложения Генриха Тюдора и тем подписывать себе приговор? Даже направилась к двери, чтобы позвать Вильену и сказать ему, что передумала, – но тут же остановилась. Я никогда не смогла бы так поступить, а отец никогда бы меня не отпустил. Возможно, это вообще не входило в его намерения, мой отказ лишь развязал ему руки и позволил осуществить замыслы, которые он вынашивал со дня смерти Филиппа.
Шли недели. Я послала еще несколько безобидных писем маркизе де Мойя в Сеговию и моему сыну Карлу во Фландрию, но бо́льшую часть времени посвящала ведению этих записей, дабы запечатлеть свой жизненный путь.
И я продолжала ждать. Однажды вечером, принеся ужин, Беатрис рассказала, что никаких важных вестей прежде не было, поскольку отец отсутствовал в Кастилии, подавляя какой-то мятеж на юге. Но теперь он вернулся, достигнув согласия с повстанцами.
Она наклонилась ко мне, и глаза ее лихорадочно блеснули на усталом лице:
– Я подслушала, как Вильена говорил этой лисице Иоанне, будто адмирал послал его величеству письмо, в котором возражал против вашего заточения. Он писал, что Кастилия никогда не откажется от борьбы за свою законную королеву и его величеству надлежит как следует подумать о спасении своей души, прежде чем совершить поступок, которого ему никогда не простят ни Господь, ни Испания.
Я сжала ее руку, и голос мой дрогнул:
– В таком случае еще не все потеряно.
Беатрис обняла меня:
– Что бы ни случилось, я всегда буду с вами, mi princesa.
Той же ночью за мной пришли.
