Она вновь повернулась к Молли Грю, и та увидела, что глаза леди Амальтеи – не глаза единорога. Они еще оставались прелестными, но на манер, у которого есть название, – вот как о женщине говорят: красавица. Глубину их можно было измерить и заучить, мера их тьмы стала описуемой. Заглянув в них, Молли увидела страх, утрату, замешательство и себя саму, а больше ничего.
– Единороги, – сказала она. – Красный Бык угнал их всех, кроме тебя. Ты последняя. Ты пришла сюда, чтобы найти их и освободить. И ты это сделаешь.
Глубокое, скрытное море медленно возвращалось в глаза леди Амальтеи, наполняя их, пока и сами они не стали старыми, непостижимыми и неописуемыми, как море. Молли смотрела, как это происходит, ей было страшно, однако она все крепче сжимала опущенные плечи девушки – так, точно руки ее обладали способностью притягивать отчаяние, как громоотвод молнию. И пока сжимала, пол судомойни содрогнулся от звука, который Молли уже слышала прежде, звука, подобного зубовному скрежету. Это Красный Бык поворотился во сне. Хотела б я знать, снится ли ему что-нибудь, подумала Молли.
Леди Амальтея сказала:
– Я должна пойти к нему. Иного пути нет, да и времени у меня почти не осталось. В этом облике или в другом я должна снова встретиться с ним, даже если народ мой погиб и спасать уже некого. Я должна пойти к нему, пока не забыла себя совсем, но я не знаю дороги и я одинока.
Маленький кот дернул хвостом и издал непонятный звук – ни мяв, ни мурлыканье.
– Я пойду с тобой, – сказала Молли. – Я тоже не знаю дороги к Красному Быку, но должна же она существовать. И Шмендрик пойдет. Если мы не отыщем дорогу, он проложит ее для нас.
– На помощь чародея мне надеяться нечего, – презрительно произнесла леди Амальтея. – Я каждый день вижу, как он валяет дурака перед королем Хаггардом, забавляя его своими неудачами, путаясь и в самых пустяковых фокусах. По его словам, это все, что он может делать, пока его сила не заговорит с ним снова. Однако она не заговорит никогда. Он больше не маг, а шут короля.
Лицо Молли вдруг причинило ей боль, и она отвернулась и еще раз взглянула на суп. И постаравшись, чтобы голос ее не стал резким, ответила:
– Он делает это ради тебя. Пока ты раздумываешь и хандришь, и становишься кем-то еще, он приплясывает и паясничает перед Хаггардом, отвлекая его, чтобы ты успела найти свой народ, если его еще можно найти. Однако пройдет недолгое время, и король устанет от него, как устает от всего на свете, и бросит его в подземелье, если не куда похуже. Ты не справедлива, высмеивая его.
Голос Молли стал по-детски тонким, обратился в печальный лепет. Она сказала:
– Вот с тобой такого никогда не случится. Тебя все любят.
С миг они молча смотрели одна на другую, две женщины: одна светлая и чуждая холодной низкой конурке; другая, выглядевшая в ней как дома, – сердитая маленькая жучиха с собственной ее кухонной красотой. А затем обе услышали скрип сапог, лязг доспехов и громкие голоса стариков. В судомойню вступило войско короля Хаггарда.
Каждому ратнику было за семьдесят, и это самое малое, – старые, исхудалые и хромые, хрупкие, как корочка льда на снегу, но с головы до пят облаченные в бренную броню короля и обвешанные его корявым оружием. Входя, они весело приветствовали Молли и спрашивали, что сегодня на ужин, однако, увидев леди Амальтею, все четверо притихли и отвесили ей по глубокому поклону, от коего каждый из них задохнулся.
– Моя леди, – произнес самый старый из них, – располагайте вашими слугами. Люди мы изношенные, траченые – но ежели вам угодно увидеть чудеса, довольно будет лишь попросить от нас невозможного. Пожелайте, и мы снова станем молодыми.
Трое его товарищей забормотали, соглашаясь.
Однако леди Амальтея прошептала в ответ:
– Нет, нет, вам уже не стать молодыми.
И убежала от них, закрыв лицо буйными, слепящими волосами и шелестя атласным платьем.
– До чего же она мудра! – провозгласил старейший из ратников. – Понимает, что даже ее красота не способна одолеть время. Редкостная, грустная мудрость для столь молодой женщины. Пахнет твой суп упоительно, Молли.
