Сам Даниэль сидел молча и позволял обходиться с собою, словно с больным. Это внимание со стороны знакомых было ему очень приятно. Не без того было, пожалуй, что он немножко и представлялся и старался казаться больше повесившим голову, чем был на самом деле. За два свои путешествия на плоскогорье и обратно он уже успел поостыть от охватившей его было первоначально горячки, да к тому же начинала оказывать свое действие и выпивка, делая его развязнее. Наконец, не в состоянии сдерживаться более, он спросил:
— Был кто из вас в церкви в прошедшее воскресенье? Да, многие были. Почему это он спрашивает?
— Да, так, ни почему.
Трое крестин было, да одни похороны.
— Да, и было оглашение ленсманского писаря, — сказал кто-то наконец.
Другой хочет замять разговор, он обращается к Даниэлю:
— Слышал я, что у тебя пара коров есть в Торахусе. Лошадь-то будешь заводить?
Долгая пауза. Они начинают понемногу заговаривать о других вещах, наконец,
Даниэль отвечает:
— Буду ли я заводить лошадь? А на что мне она? На что мне весь Торахус теперь?
Он сидел в компании товарищей и ровесников на селе. Быть может, не следовало ему слишком-то уж представляться; эти молодые парни были простыми крестьянами, они желали ему всяческого добра, но они понять не могли, как это скорбь по зазнобе может обесценить сэтер, хутор на плоскогорьи. Он вскоре стал надоедать им со своим понурым видом, и Даниэлю пришлось, для сохранения достоинства, прихвастнуть немножко. К черту всю эту историю, конечно! Но пусть немного его поберегутся, кое-кому не мешает быть настороже.
— Да, — сказали с равнодушным видом парни, — за твое здоровье! — прибавили они и более уже не возвращались к этому предмету.
Затем, по одному, они ушли, когда стало делаться скучно, а тот, который должен был отправить с поездом телятину, пошел искать лавочника — помочь ему в этом деле. Даниэль и Гельмер остались одни со своими трубками.
— Гельмер, пойду-ка я, да подложу огоньку под один домик, — говорит Даниэль и, как ни в чем не бывало, продолжает курить.
Собеседник разинул рот от изумления.
— Э, нет, — отвечает он, наконец, улыбаясь и отрицательно покачивая головой.
— Сделаю так, увидишь, — говорит Даниэль. — Пусть погреется хорошенько.
— Нет, глупости все это!
Даниэль только кивнул головою. Товарищ нашелся и сказал:
— Да и до ленсмана далеко.
— То есть, как это?
— Ты должен же явиться к ленсману после того, как сделаешь это.
— Зачем это? — спрашивает заинтересованный Даниэль.
— Потому что иначе тебя схватят, посадят в тюрьму и приговорят к смерти.
— Пусть попробуют.
— Нет, опасно затевать такие штуки, когда живешь далеко от ленсмана, — заключает Гельмер. И чтобы разубедить собеседника еще более, он прибавляет:
— Да и к тому же, разве ты думаешь, что она стоит того? Ну, идем, что ли.
Они пошли вместе до перекрестка, затем распрощались.
— Слушай, Гельмер, — крикнул ему вслед Даниэль, — я сделаю это.
— А, глупость! — бросил через плечо Гельмер.
Затем один из них отправился домой, а другой пошел поджигать дом.
Он был на месте часам к девяти вечера и уселся на закраине участка — подождать, пока смеркнется. Погода была, как обычно случается раннею весною, свежая; к вечеру подморозило, но выпивка так разогрела Даниэля, что он не чувствовал холода. Из трубы дома, стоявшего перед ним, еще вился дымок, но на дворе не видно было ни души, все ужинали. Вид этого дома, знакомого окна в горнице, воспоминания, неперебродивший еще хмельной угар заставляли сердце Даниэля обливаться кровью. Он всхлипывал и с потерянным видом качал головой. Под конец он заснул.
Он проснулся, продрогши до костей. Введенный в заблуждение сумерками, он решил, что это рассвет. «Слишком поздно предпринимать что-либо», подумал он и побрел домой. Он прошел уже добрую часть пути, как вдруг остановился, как вкопанный: да ведь это вовсе не утро, а наоборот, сейчас около полуночи, как раз подходящее время. Если бы то была утренняя заря, так ведь птицы пели бы. Экий он дурак-то! Но возвращаться сейчас, проделать еще раз эту дорогу — этого он не мог, слишком усталым и подавленным он себя чувствовал. Приходилось отложить это дело до другого раза.
