Пока все грузились, мы сидели дома, а папа упорно добивался в штабе, чтобы миноносец был взят на буксир. На все аргументы у него был ответ: “Машины разобраны, а мы уходим через три дня? Я остаюсь без механиков, которые не хотят покинуть Севастополь? Я найду людей, мы сами соберем машины в дороге. Я прошу только, чтобы меня взяли на буксир.”
После разговора с Кедровым он добился своего. Вернувшись на “Жаркий”, не теряя времени, он послал людей вернуть с заводов отдельные части разобранных машин. Это было самое спешное. Надо было также снабдить корабль самым необходимым: хлебом, консервами, нефтью... Надо было брать все, что возможно, в портовых магазинах, так как в дороге ничего нельзя будет купить: бумажные деньги окончательно теряли свою стоимость.
30 октября мы узнали, что “Жаркий” будет взят на буксир “Кронштадтом”, большим кораблем-мастерской. Оставалось только надеяться, что после долгой стоянки он сможет поднять якорь, давно заржавевший и покрытый морской травой». Якорь подняли...
* * *
Вот и встретились начальные и конечные точки Исхода и Похода... Встретились на палах севастопольской Минной стенки. Мы пришли, а они все еще уходят отсюда в свое 90-летнее изгнание...
Нестор Монастырев: «Утром 1 ноября (1920 г. — Н.Ч.) нашел густой туман, рассеявшийся к 9 часам. Солнце осветило опустевший Севастополь. Церковный благовест Владимирского собора доносился до нас. Он отдавался в душе невыразимой болью чего-то потерянного и может быть ушедшего навсегда...
Корабли медленно, один за другим выходили в море. Оно было тихо и приветливо. Для нас оно было тем последним, что могло утешить и облегчить нравственные переживания. Последний раз перед нами сверкали в лучах солнца кресты церквей и исторические, дорогие русскому сердцу памятники Севастополя. Не одна слеза упала в этот тяжкий, незабываемый момент. Прощай, родной Севастополь, прощай, колыбель Черноморского флота. Неумолимая рука истории братской кровью еще раз на твоих твердынях начертала огненные слова. Ты был последним оплотом, где билось русское сердце, где упала последняя капля крови измученного, исстрадавшегося бойца, предпочетшего тернии изгнания — красному плену.
Море было спокойно. Легкий ветер покачивал лодку той плавной качкой, которая способна успокоить нервы и дать отдохнуть душе от грустных и невеселых переживаний. Солнце пригрело. Наши дамы, невольные пассажиры на подводной лодке, вышли наверх подышать свежим воздухом, которого так недоставало внутри. От мыса Феолент мы легли на так хорошо знакомый нам за время войны курс. Сколько раз я прошел этим курсом, не запомнишь, не пересчитаешь. Но как различно было чувство, переживаемое тогда, полное горделивых порывов и фантастических мечтаний, от того, которое испытывал каждый из нас в этот день. Быстро уходили от нас берега красного Крыма, цветущего, богатого сада России. Вот уже не видно их больше. Одна верхушка Ай-Петри еще долго блистала на солнце своим снежным покровом, как будто глубже и ярче хотела врезаться в память, оставив надолго след... Но скоро скрылась и она. Ничто больше не связывало нас с родным берегом. Одна лишь больно ощутимая мысль была невидимой связью, нитью, которая не хотела рваться. Каждый из нас хватался за нее, как утопающий за соломинку, надеясь вернуться и снова увидеть родные леса, степи и хутора.
К нашему счастью, погода продолжала быть хорошей и женщины и дети не страдали от морской болезни. Иначе это могло быть кошмаром. Внутри лодки не было места, все сплошь было занято. Все каюты и кают-компания были отданы для женщин, и все-таки места не хватало, часть из них принуждена была спать на палубе кают-компании. Офицеры и команда ютились, где кто мог. Наверху с мостика можно было видеть направо и налево, впереди и сзади транспорта, идущие к Босфору. Это был какой-то исход, невиданный, не имевший до того места в истории народов».
* * *
Надо же так угодить, будто специально — мы пришли в Севастополь в день главного городского праздника — День Военно-Морского флота. По этому поводу на Графской пристани стоят матросы в белоснежной форме. А на рейде — боевые корабли нынешнего Черноморского флота. И мимо них прошел наш «Одиссей». Жизнь — гениальный режиссер. Такой финал для нашего похода просто невозможно ни придумать, ни специально организовать. Но те, кого мы поминали каждый день в этом походе, они это сделали! Тут никаких сомнений быть не может! Сделали хотя бы ради одного человека — ради Ростислава Дона, который только что вступил на землю, на которой родился 90 лет тому назад. Это тоже придумала жизнь. Но жизнь же и огорошила нас всех финалом этой истории. Ростислава Дона в Севастополь не впустили! Украинские пограничники не нашли в его паспорте каких-то штампов, отметок. И как их не упрашивали, не объясняли им ситуацию — ничего не помогло. Драма этого 90-летнего человека еще не окончена. Он только смог постоять на причале морского вокзала перед решеткой, преграждавшей путь всем иностранцам, которые не прошли паспортный контроль. Но все же стопы его коснулись севастопольской земли. Вот такая вот финальная точка, точнее клякса, получилась в такой торжественный день...
