Последний сын дождя - страница 6

Сурнин чувствовал себя разбитым: его колотило ознобом, сердчишко билось скоро, неровно. Завалиться бы сейчас на соломку в углу земляночки, укрыться поплотнее натащенной из дому ветошью, скоротать осеннюю ночку…

Однако, поразмыслив чуток, решил действовать иначе. Первым делом придал землянке прежний вид: устроил крышу, положив сверху жерди, скрыл ее дерном — вот уже ничего не осталось на поверхности, кроме небольшого холмика. Спустился вниз, постоял над телом распластанного невиданного существа, обложил его со всех сторон соломой, накрыл тряпьем, всем, какое только нашлось. Затем выбрался наружу и с тихой думой побежал по лесу. Темно уже было, и звездочки всходили над Федькой Сурниным, лесным старателем. Но ему было не до звездочек — что они занятому своими делами человеку! Легкий шаг его слышали звери и птицы и отражали его в сумеречном своем сознании. Спешащий и не знающий страха опасен! Ворча, они таились в своих норах и логовах. Но человеку не было заботы и до них. Оставляя следы на тропах, ныряя в овраги, пересекая не залитые еще лунным светом поляны, он рвался к деревне. Вот уже лают собаки, домашняя кошка сорвалась с дерева и бухнулась в траву мягким шаром. Это деревня.

На окраине Федька остановился, подумал немного: куда? К кому идти? И, как ни раскидывай, выходило одно: к учительше, Ксении Викторовне Кривокорытовой, жене председателя сельсовета. Не то чтобы была там какая-то дружба, симпатия или просто Кривокорытова выделяла Федьку, уважала его. Скорей наоборот: относилась брезгливо, поругивала на людях, дергала плечиками, разговаривая с ним. Здесь другое: Ксения Викторовна выделяла девчонку, Федькину дочь, Дашку-растрепку, среди других учеников, считала ее старательной и умницей; что ж, тем больше доставалось непутевому отцу! По этой причине Кривокорытова и забегала в сурнинскую избу чаще, чем в другие; это обстоятельство Федька особо ценил, и душевность учительницы пала ему на душу. А по правде сказать, кто к ним и ходил-то? Один дед Глебка, глухой и жалкий. Придет, нагамкает на всю избу, распугает ребят, поест кислой капусты и убредет, мелкая душа. А Ксения Викторовна и Дашку-растрепку нахвалит, и сопли Арканьке-реве уберет, и Федьку-то наругает, и картошку Мильке чистить пособит. Допоздна досидит, бывало, а ведь своя семья, тоже обиходить надо. Вот такая учительша, скажи, золотая, да и то мало!

И еще одну думу таил Федька относительно своего с нею разговора, ибо знал: разрешить ее, кроме Кривокорытовой, вряд ли кто способен.

Возле ее дома он долго мялся, переводил дыхание; тер сапоги сначала о железную скобу, потом — о тряпку перед крыльцом. Поднялся и постучал. Открылась дверь в избе, Ксения Викторовна крикнула:

— Входите, не заперто!

Сурнин натужился, стараясь казаться степеннее, пошел даже чуть враскачку, но не надолго его хватило: перед дверью растерялся и в дверь юркнул по-мышиному, тихо и быстро, словно скользом. Юркнул и огляделся.

В избе было пусто, и никого постороннего Федька так и не выглядел. Младшие ребятишки уже спали, старшие не пришли еще с улицы, а хозяин, наверное, опять засел в правлении с председателем Митей Колоском, точит с ним лясы.

— Драсьте! — по-петушиному крикнул Сурнин.

Она встретила его несколько удивленно, однако показала на табуретку:

— Садитесь… э-э… Федор… э-э…

— Да ладно! — смутился он. — По отчеству еще… Вот не хватало…

Ксения Викторовна села против него, посмотрела выжидающе и вдруг всплеснулась, крикнула:

— Что… что-то с Дашей случилось, да?

Сурнин поднял руку, успокаивая ее.

— Тетрадку… ну, листочек там, можно? И с карандашиком.

Она принесла, и он, подсев к столу, долго пыхтел, что-то изображая. Протянул:

— Вот это — как назвать, к примеру?

Ксения Викторовна долго всматривалась в рисунок, вертела его так и эдак, хмурила брови. Отложила, покачала головой.

— Нет, не понимаю что-то.

— Ну, тело конское, а тулово, руки, голова человеческие имеются!

— Так это вы о кентаврах говорите! — догадалась она. — Существа из греческой мифологии, да?

— Да какой там михалогии! Только что в нашем лесу встрелся мне.

Кривокорытова с подозрением оглядела Федьку, принюхалась — нет, непохоже, чтобы он был пьян.