Федька в это время сидел в сельсовете и ждал Ивана Кривокорытова. Он нарочно не стал заходить к председателю домой, выкладывать там свой тайный уговор с Мироном — считал, что в казенном учреждении это будет выглядеть и солиднее, и надежнее. Иван убежал с утра на совещание к Мите Колоску, и Сурнин маялся теперь, поглядывая в окно, в обществе молчаливой пожилой Дуси, секретаря-делопроизводителя. Он пытался несколько раз заговорить с ней, но Дуся взглядывала на него укоризненно, напоминая, что он находится не в таком месте, где ведут пустые разговоры, и Федька сразу испуганно замолкал, начинал быстро мигать. А впрочем, на сердце у него было хорошо. Сегодня, ни свет ни заря, притащился дед Анфим, отдал даром старую Федькину мечту — большой бердановский приклад. И даже не объяснил, почему отдает: только щерился в беззубом хохоте да махал руками, как пьяный. А и пущай! Не все ли равно, пошто отдал? Дарит—значит, уважает. Как это хорошо! Приклад лежал теперь у Сурнина на коленях, и он ласкал его, хоть и не додумался еще, как его приспособить к делу. Правда, до дела в Федькиных руках никогда не доходила ни одна еще вещь. Скорее всего полежит недельку приклад на видном месте, поласкает взгляд, а потом надоест хозяину и тот забросит его в темную чуланку, где он или истлеет, или будет заигран ребятишками. Но это теперь не главное! Главное — дедко Анфим его уважает! Мильке много лучше: спит, сердешная. Тоже хорошо. Вообще вся деревня с ним сегодня, когда он шел к сельсовету, даже здоровалась как-то особенно: низко, немножко торжественно наклоняли головы бабы, мужики крепко жали руку, заглядывали в глаза, спрашивали о его и супругином здоровье, о погоде. Сам Гриша Долгой разговаривал как с равным, советовался, как лучше укрепить перекрытие на свинарнике. Затаенное, приподнятое было настроение у всех, и Федька чувствовал, что и он тому причиной. Надька Пивенкова, встретясь, вся прямо потянулась, извернулась в его сторону, напоминая о холостой печали. Все это давало повод Сурнину почувствовать себя значительным человеком, и он начал думать, что знакомство с другом-сердягой даст ему уважение не только односельчан, но и людей больших, высоких по положению, может быть, даже правительственных, которым он станет устраивать консультации у Мирона, вроде как Кривокорытову. Тогда уж ему никакой Авдеюшко не будет страшен! Улыбнутся его пять лет! Только двое не обратили сегодня на Федьку особенного внимания: учительница Ксения Викторовна да сельсоветская Дуся. Но на них Федька не думал обижаться, что с них взять: одна вообще неясно о чем думает и говорит-то все невпопад, ничего вокруг не знает, словно не замечает, а другая в жизни ничем и никем, кроме себя и своей коровы, не интересовалась. Бог с ими!
Пришел Иван. Настроение с утра, как только он узнал, что Мильке гораздо лучше, у него тоже сделалось отличное. Увидав Федьку, он сморщился и подумал сразу: с чего это он радуется, ведь муж-то ей не он, не Ваня, не Ванюшка Кривокорытов, а вот эта мелочь пузатая! Однако он переборол свою неприязнь к Сурнину и вышел с ним на крыльцо.
— Ну дак как, Иван? Пойдешь, нет? А то дак я договорился! — жарко сказал ему Федька.
— Как… чего это ты договорился?
— Забыл, ли чё ли? А сказывал, что охота тебе с моим дружком встренуться? Все вызнать у него что-то хотел. Забыл, ага?..
— Ой ты! Правда, так? — Кривокорытов схватил Федькину руку. — Верно, говорил, надо мне кой-чего узнать-то! А когда пойдем?
— Да хоть когда! — важно сказал Федька.
— Вот, счас и пойдем! Пошли, пошли!..
— Счас — не! — Сурнин приосанился, глянул на председателя строго и независимо. — Счас мне неохота. Да и Мироша у меня теперь должон отдыхать по режиму. Я ведь ему режим держу, брат! А приходи ко мне через часик. А! Вот ишо вопрос: ты меня за то, что встречу устроил, весной-то насчет теса ублагости. Поспособствуй то есть. Вот так!
