Уле с трудом принял сидячее положение. Ну и диван! Катрине купила его на блошином рынке, и сидеть на нем было совершенно невозможно. Диван изготовили пару десятков лет назад. Тогда делали долговечные, прочные каркасы и клали на них пухлые, мягкие подушки. На таком диване невозможно найти опору для спины. Приходится либо лежать, либо сидеть, согнув ноги под острым углом. Уле раздражало, что у Катрине такой диван. Гостям поневоле приходилось на нем разваливаться. Когда сама Катрине устраивалась на диване, она всегда подгибала под себя ноги, принимая очень соблазнительную позу. Катрине вообще излучала чувственность, что бы она ни делала. Представив ее себе, Уле еще больше разозлился. По телевизору показывали заставку – почему-то логотип «Викингов» из Ставангера, хотя играли «Мольде» и «Стабек». Паршиво играли, надо сказать. Фроде Олсен, голкипер, с таким же успехом мог заниматься гимнастикой на перекладине ворот; похоже, и операторов больше самого матча интересовало, что творится на скамейке, где сидели тренеры «Мольде».
Мимо дивана неспешно прошла Катрине – разумеется, голая, с влажными после душа волосами. Подойдя к телевизору, она молча прикрутила звук.
– Ну а сейчас в чем дело? – буркнул Уле.
– Ни в чем.
– Мне что, нельзя посмотреть телевизор?
– Да можно, можно! Но неужели ты ничего не услышишь, если сделать немножко потише? Мне надо позвонить.
Она вышла в прихожую и захлопнула за собой дверь. За матовым стеклом очертания ее фигуры стали размытыми. Уле видел, что она присела к телефону. Да, Катрине – она такая: пошла кому-то звонить, не удосужившись даже одеться, зато позаботилась о том, чтобы он ничего не слышал. Он терпеть не мог ее скрытности и, как ему казалось, пренебрежения к себе. Уле сам не понимал, что заводило его больше – ее равнодушная нагота или то, что она закрылась, как будто он не имеет права знать, чем она занимается. В порыве ярости он вскочил с дивана и распахнул дверь.
– Сама прикрути звук! – рявкнул он.
Катрине взглянула на него. Взгляду нее был спокойный. Телефонный кабель скрутился петлей на голой груди. Ну прямо картинка из мужского журнала!
– И почему ты не оденешься? – продолжал он.
– Милый Уле, я только что из душа.
– Но ведь одеться могла бы!
– Уле, у себя дома я имею право вести себя как мне хочется.
– Но сейчас здесь я!
Она положила трубку и повернулась к нему.
– Обычно тебе нет дела, одета я или нет. – Она встала, сняла с крючка на стене полотенце, нарочно долго обматывалась им. Полотенце не до конца скрыло ее груди, и оно доходило до середины бедер. – Ну что, доволен? – Катрине снова села к телефону, взяла трубку и посмотрела на него снизу вверх.
– Нет! – Он все больше злился, потому что она нарочно говорила с ним холодно. За дурака его держит!
Ее голубые глаза полыхнули огнем.
– Мне нужно позвонить. Будь добр, уйди и дай мне спокойно поговорить.
– Кому ты звонишь?
– Не твое дело.
– Ах, не мое дело? – Кровь отлила от лица Уле Эйдесена.
Катрине вздохнула, закинула ногу на ногу, не спеша расправила полотенце.
– Уле, прекрати!
– Я хочу знать, кому ты звонишь.
– Зачем?
– Просто так.
– Я ведь никогда не спрашиваю, кому ты звонишь.
– А я хочу знать, кому ты звонишь сейчас.
– Зачем? – Катрине глубоко вздохнула и закрыла глаза.
– Я имею право.
Она прищурилась. Он терпеть не мог, когда она прищуривалась, а ее голубые глаза становились бесстрастными, суровыми и решительными.
– Уле, лучше не надо. Ты должен уважать мое право на личную жизнь!
Уле зажмурился. Продолжать не хотелось, но остановиться он уже не мог:
– Ты не должна от меня закрываться.
– Что ты сказал?
