— Да-а, — окинув взглядом базарную площадь, согласилась Гавахон. — Сегодня базар какой-то не такой. Народ словно боится чего-то.
— Ни в ячейке, ни в сельсовете никого нет, кроме Турсуна Рахима, — напомнил Алим. — В милиции только Юлдаш Дадабаев.
— К вечеру все должны вернуться.
— К вечеру… Кто знает, что будет до вечера. Я хочу предупредить Турсуна-аку и поеду в Наманган. Извещу.
— А о чем ты будешь извещать? Может быть, мы ошибаемся? — нерешительно спросила Гавахон, но, подумав, решила: — Лучше всего, Алим, иди к Турсуну, посоветуйся и делай, как он скажет.
— Басмачи-и-и!! — неожиданно раздался на противоположной стороне площади чей-то крик, и шум на базаре сразу стих.
В наступившей тишине стали слышны удары конских копыт, приближающиеся с каждой секундой.
— Беги, Алим! — успела крикнуть Гавахон. — Я в магазине запрусь.
Алим растерянно оглянулся. Неподалеку у коновязи стояли лошади байбачей. Юноша подбежал к лучшей из лошадей, вытащил из-за голенищ нож, обрезал повод и вскочил в седло.
— Держи его! — заорал толстый и неповоротливый парень лет двадцати пяти, видимо, хозяин лошади. — Это Алим, комсомольский секретарь.
Но на его вопль никто не обратил внимания. На площадь дикой ватагой с бранью и воем ворвались басмачи. Впереди ватаги мчался Атантай. Он первым увидел бегущую к магазину Гавахон и, подскакав к ней с криком: «Без паранджи, с открытым лицом бегаешь! Получай, развратница!» — обрушил на голову женщины свой клинок.
Передовой отряд басмачей не задержался на площади. Вслед за Атантаем с гиканьем, улюлюканьем и дикими воплями: «Алла!.. Алла!..» — басмачи пролетели через базар, сшибая с ног не успевших отбежать в сторону дехкан. Они растоптали привезенные на продажу овощи и фрукты, разогнали баранов, закупленных шашлычниками, и через полминуты скрылись в улице, по которой только что ускакал Алим.
Перепуганные дехкане, в панике бросая привезенные на продажу продукты, заторопились по домам. Но в этот момент со стороны реки снова послышался конский топот. По нарастающему глухому грохоту можно было определить, что подходит крупный отряд конницы. Дехкане, сгрудившись в середине площади, замерли. На окруженную байбачами высокую арбу взобрался дервиш и, указывая на лежащий около магазина труп Гавахон, громко завопил:
— Правоверные! Смотрите, как рука всевышнего карает тех, кто осмеливается идти против корана и шариата. Смотрите, правоверные, ужасайтесь и радуйтесь. Наступают дни отмщения, дни священной войны с неверными.
Толпа угрюмо молчала. В гнетущей тишине, воцарившейся на площади, особенно грозным казался приближающийся топот конницы.
* * *
Через полчаса на базарной площади захваченного басмачами Касан-Сая погром был закончен. Дехкане, согнанные к одному краю площади, толпились около высокого крыльца здания сельсовета. Охраняя крыльцо от толпы, плотной стеной стояли байбачи и спешенные конники. Байбачи распахнули ранее старательно подпоясанные халаты. Под халатами оказались обрезы винтовок и заржавленные наганы. Все выходы с площади охранялись конными басмачами. Из окон сельсовета летели пачки бумаг, налоговые списки и списки лишенцев — там тоже хозяйничали басмачи. Из магазинов мобилизованные басмачами дехкане выносили товары и укладывали их на арбы. Нагруженные арбы немедленно отъезжали и в сопровождении конвоиров направлялись по дороге в горы.
Через площадь к зданию сельсовета в сопровождении трех басмачей не спеша подъехали Мадумар и человек с повязкой на лице. Толпа угрюмо расступилась перед главарями басмачей. Мадумара узнали все и не ждали от него хорошего. Но кто скрыл свое лицо под марлевой повязкой, было неизвестно. Спешившись, оба главаря неторопливо поднялись на крыльцо, причем Мадумар почтительно подхватил под локоть человека в повязке. Поднявшись, тот обернулся к толпе и медленно, величественным движением обеих рук снял повязку.
— Муддарис Насырхан!!. Насырхан-Тюря! — пронеслись по толпе удивленные и испуганные возгласы.
Насырхан, сделав шаг вперед и вперив в толпу умные, злые глаза, гулким, слышным по всей площади голосом заговорил:
