– Сюда, – кивнул он, и, когда Римо зашагал впереди него по коридору, заметил: – А ты на обычного ханыгу вроде бы не похож. Чего сюда загремел-то?
– Видно, просто повезло, – отозвался Римо.
– Если нравится умничать – валяй дальше, – с обидой заметил полисмен, – но с судьей у тебя это не пройдет. Так что если не хочешь провести здесь ближайшие полгода, мой тебе совет – не выпендривайся.
– Что, крут судья? – спросил Римо у полицейского.
– Не то слово, – ответил тот.
– А я слыхал, что он вроде помягче с большими ребятами. Ну, с теми, у кого есть пара лишних баксов.
Надзиратель нахмурился.
– Ничего не слыхал про это.
– Да нет, я так.
Заседания суда, проводившиеся в светлой, с высоким потолком комнате на втором этаже полицейского участка, обычно не занимали много времени. В данный момент двое полицейских, стоя перед судьей Амброузом, высоким широкоплечим мужчиной с блестящей лысиной и тонкой полоской губ на бледном лице, рассказывали, как они задержали подсудимого, когда тот в три часа утра срывал дворники с машин, запаркованных на Мэдисон-стрит.
Судья Амброуз кивнул в такт последнему слову и перевел на Римо колючий оценивающий взгляд.
– У вас есть что сказать суду, прежде чем будет оглашен приговор?
– Разумеется, дружище, – подмигнул Римо.
Сделав несколько шагов вперед, он оказался прямо перед скамьей, на которой восседал судья, и, сунув руку в карман, передал представителю правосудия вчетверо сложенную бумажку.
Отступив назад, Римо следил, как судья медленно ее разворачивает. Бумажка оказалась запиской, в которой значилось: “Поговорим наедине, ваша честь”.
К записке был приложен банкнот в десять тысяч долларов – такой судья Амброуз видел первый раз в своей жизни.
Подняв глаза, судья Амброуз встретился со взглядом Римо. У владельца странной записки были самые черные глаза, которые когда-либо видел судья – казалось, что зрачки в них вообще отсутствуют.
Судорожно проглотив слюну, Амброуз кивнул. Затем, снова сложив вчетверо банкнот и записку, сунул их в карман длинной судейской мантии.
– Проводите этого человека ко мне в кабинет. Заседание суда откладывается на четверть часа.
– На двадцать минут, – улыбнулся Римо.
– На двадцать минут.
Оказавшись в своем кабинете, Амброуз уселся за широкий письменный стол, на котором стоял высокий канделябр из резного хрусталя, и уставился на Римо, расположившегося напротив в глубоком кожаном кресле.
– Ну, мистер Боффер – что же все это значит? – спросил он, махнув в сторону Римо зажатой между пальцев десятитысячной.
– Назовем это даром оставшемуся в живых, – ответил Римо.
– Даром оставшемуся в живых? Я вас не понимаю.
– Сейчас поймете, – пообещал Римо. – Красивый у вас канделябр.
– Благодарю вас.
– Не за что. Это ведь его получили вы от магазина “Лайт Сити” за то, что решили в их пользу ту территориальную тяжбу?
– Кто вы такой?
– А стол – от мебельного магазина “Джилберстад”, так? Когда суд с вашей легкой руки вынес решение, что они могут перекрывать тротуар в дни распродаж. Тогда еще, помнится, из-за этого на улице задавило ребенка; он умер.
– Мне не очень нравится направление, которое принимает наш разговор, – заявил судья. – Кто вы такой, собственно? И какое вам до всего этого дело?
– Спешу сообщить вам, что в этот раз вам выпала честь приобщиться к одной весьма давней и богатой американской традиции.
– В самом деле?
– О, да. Каждый год примерно в это время организация, которую представляю я, выбирает самого продажного судью Соединенных Штатов – и мы поздравляем его на свой лад.
– Как именно? – спросил судья Амброуз.
– Ну, например, в прошлом году... помнится, это был мировой судья из Ньюарка, Нью-Джерси... его мы просто переехали на стоянке. А вот за год до этого одного ревизора из Атланты, штат Джорджия, мы утопили в бочке с самогоном – он годами взимал его с подпольных торговцев спиртным. И вот в этом году вам выпала великая честь пополнить ряды счастливцев. – Римо улыбнулся судье той особой улыбкой, в которой даже при желании нельзя было отыскать ни грамма тепла; само собой, веселья было в ней еще меньше.
– Думаю, что наш разговор окончен, – судья демонстративно встал.
