Только он, Егоров, никакой не сын полка, а самый что ни на есть полноправный солдат их прославленной дважды орденоносной танковой части, которая брала Берлин. Каждый день, идя в школу, мальчик останавливался возле огромного стенда, увенчанного надписью: "Боевой путь в/ч 70388".
Песни становились громче: роты старались перекричать друг друга, следуя особому армейскому шику.
"...Но от тайги до Британских морей..."
"...День Победы! День Победы! День Победы..."
"...Идет солдат по городу, по незнакомой улице..."
"...Тебе любимая, родная армия..."
"...Край передний обороны..."
- Что случилось? - спросил Егоров-старший.
Виктор обнял отца и торопливо стал пересказывать, почему на него сердится мама. Но тот, выслушав бессвязные запинания и всхлипывания сына, подобрался, оторвал его руки от себя и твердо, резко приказал:
- Марш в детскую! Не выходить оттуда!
Убегая, мальчик прекрасно слышал отцовы слова: "Только посмотри, какой негодяй растет!"
Виктор скрылся в комнате и, презирая запрет, который стал ему сейчас особенно ненавистен, прямо в одежде бросился на аккуратно застеленную солдатскую койку. Рыдая, он все повторял: "Предатели! Предатели! Предатели!"
Мальчик не понимал, как могут его родители называться советскими людьми, есть их, народный хлеб (тут же почему-то вспоминались строки стихотворения, которое они проходили в школе: "Не позволит наш народ, чтобы русский хлеб душистый назывался словом "брот"") и жалеть америкашек. Тем более бить из-за них, проклятых, Виктора, их единственного сына? Он всхлипывал, икал и еще сильнее вдавливал лицо в мокрую подушку, решая, что если враги нападут на их полк, то будет он сражаться совсем в другом батальоне, а отец пусть остается без него.
Не удовлетворившись этим, маленький Егоров немедленно отобрал и красивое платье у мамы, и новый костюм у отца.
"Пусть им америкашки подарят" - ужасаясь своей острой озлобленности против родителей, думал Виктор.
Потом он решил умереть, отчетливо видя, как рыдают у красной звезды на его могиле мама с папой, держа сестренку на руках. Танюшка тоже плачет.
Сестренку было особенно жалко, потому что Виктор понимал: никто, кроме него, так и не подарит ей говорящую куклу, Танюшка по-прежнему будет цеплять на своих крохотных пластмассовых пупсов разноцветные лоскуты, выпрошенные у мамы.
"Вот и нет, - вспыхивал внезапно мальчик, - у Танюшки должна быть кукла назло им. Когда Виктор появится дома с большой коробкой в руках, то родители ахнут и заплачут от радости, но он пройдет мимо и сразу - к сестренке. Потом он заберет ее, и они уедут, потому что с предателями жить не станут".
Именно в тот вечер маленький Егоров твердо решил убежать на Кубу, где живут отважные, смелые и самые лучшие друзья их страны, такие же, как болгары. Но в Болгарию Виктор не хотел - там не было ни пальм, ни беретов.
Над койкой мальчика рядом с портретом Ленина была фотография мужественного кубинца Че Гевары.
Виктор давно мечтал именно о таком головном уборе, которые носят настоящие революционеры. Но теперь он твердо решил, что больше маму ни о чем не попросит. Да и вообще - у него теперь совсем нет родителей. Пусть лучше ему подарит берет сам Фидель Кастро!
До Кубы маленький Егоров не добежал. Его путь на остров Свободы неожиданно прервался в привокзальном отделении милиции. Что последовало за этим - лучше не вспоминать.
Сейчас Виктор вспомнил о трепке, заданной несостоявшемуся революционеру родителями, и усмехнулся.
Надо признать, что держался он мужественно и убеждениям не изменял, а мама - главный семейный экзекутор - в ту ночь устроила выволочку значительно слабее предыдущей, причем моральную, только на словах. Родители испереживались, разыскивая его сначала по военному городку, а потом и по всему городу.
Вспоминались уроки мужества, с которых начинался каждый учебный год. Лысые или седые ветераны теснились за учительским столом. Старики, выглядевшие совсем не героически, монотонно рассказывали о войне и мяли в руках большие клетчатые платки.
Виктору казалось, что все это он уже где-то читал или слышал. Мальчишка скучал. И если бы не ордена да медали на груди пожилых людей, то ветераны окончательно превратились для него в тех, кто вечно пытается прорваться к прилавку магазина без очереди, отчаянно ругаясь по дороге.
