— На девках? — изумился Ермаков. — Да как же они согласились везти его? Лошади они, что ли?
— По тысяче юаней швыряет…
— Да, дела, — покачал головой Ермаков. — Но как же ваш отец соглашается выдать вас за такого разгуляку?
— Боится беды. Кирьян грозится пустить его по миру, если не отдаст меня в жены.
— А как он разорит его? Подожжет лавку?
— Зачем ему поджигать? Есть другие способы, — ответила невесело Евлалия. — Завезет Кирьян в свои магазины керосин да пустит его подешевле — вот и пропал мелкий купчишка. Он уже не раз грозился это сделать, да отец его все отговаривал. «Не губи, — говорит, — ты мою душу грешную. Считай Евлалию своей женой».
Ермаков покачал головой и с печальной улыбкой сказал, глядя на залитое дождем окно:
— Вот чудеса в решете! Ей-богу, не думал, чтобы в двадцатом веке такие безобразия творились!
— Теперь у меня один выход: бежать отсюда. Возьмите меня в Россию. Вы все можете. Никодим Аркадьевич говорит, что вы переодетый генерал. Это правда?
— Глупости говорит ваш Никодим Аркадьевич, — ответил Ермаков. — Но помочь вам надо. Получите советские паспорта — и кройте в Россию вместе со своим студентом!
Вспомнив о неотложных делах, Ермаков направился к выходу. Но тут перед ним распахнулась дверь и в клуб ввалилась большая толпа народа с пышными букетами цветов и какими-то свертками. Это были русские эмигранты. Впереди выступал небольшой толстенький старичок с пышными нафабренными усами и коротенькой бородкой, разделенной на две половины.
— Ваше превосходительство! — заговорил он. — Мы, русские люди, пришли поздравить вас с великой победой русского оружия и пожелать вам доброго здоровья.
— И от нас, любезнейший, и от нас! — пропела пожилая дородная дама, держа в одной руке мокрый цветастый зонт, а в другой большой букет роскошных хризантем.
Ермаков вначале даже растерялся от столь горячих поздравлений, потом шагнул навстречу вошедшим, поблагодарил:
— Спасибо за хорошие слова.
— Я, как хорунжий Забайкальского казачьего войска, восхищен вашей доблестью, — снова заскрипел старик с нафабренными усами.
— Да, да, мы восхищены! — поддержала его дородная дама. — Мы денно и нощно молились за вас.
Ермаков невесело улыбнулся:
— Спасибо за ваши молитвы. Мы дрались, а вы молились. И общими усилиями свалили всех врагов нашей Родины.
— Низкий поклон вам от всего русского населения нашего городка, — сказал бывший хорунжий и низко поклонился. Вслед за ним начали кланяться и другие эмигранты.
Посмотрел на них Ермаков, и стадо ему как-то не по себе. Живут люди в двадцатом веке, а привычки у них старые, как в спектаклях про купцов, которые он видел в Волчьей Бурле. И на вид они какие-то странные, облезлые, с широкими боровами, намасленными волосами. И кланяются так же низко, как в спектаклях. Видно, японцы приучили гнуться в три погибели, вот и бьют поклоны. Смотреть совестно. Где же их русская гордость?
— Ну хватит, хватит, — смутился Иван.
— Это все от избытка чувств, ваше благородие, — сказал в оправдание рыжий бородач. — Россию вы нам напомнили.
— Только вы меня благородием не зовите, — одернул его Ермаков. — Нет теперь в России такого класса. Все у нас товарищи.
В это время в русский клуб вбежал Ахмет и, стукнув у дверей каблуками, громко доложил:
— Товарищ начальник гарнизона! У склада с трубами обнаружен японский часовой. Стоит с винтовкой и никого не подпускает. Разрешите уничтожить…
— Постой, постой. Откуда он взялся? — спросил Ермаков.
— Впопыхах забыли, видно, снять, когда драпали, — засмеялся Ахмет. — А может, оставили, как собаку, сторожить.
— Чего же он там стоит? Надо ему объяснить, что война кончилась.
— Пробовал — не понимает ни по-русски, ни по-татарски.
— По-японски надо объяснить, — сказал Ермаков и обратился к русской делегации: — Водопровод мы хотим вам поправить, а самурай трубы не дает. Кстати, есть среди вас инженеры?
— Инженеров у нас нет — мы не ученые, — но водопровод починим, — выступил вперед высокий седой эмигрант в вышитой косоворотке.
— Очень хорошо, — обрадовался Ермаков и направился к выходу. — Поможете организовать восстановительные работы.
