Наконец, ко мне пришел очередной шаман, в котором я скоро узнал того высокого, мрачного, со спутанной бородой, который допрашивал меня в присутствии бега.
— Человек, — обратился он ко мне, и был его голос исполнен необычного волнения, — припомни хорошенько, какого барана повелел заколоть Великий Дух Балбан?
Я улыбнулся в темноте. Неизвестно сколько времени они держат меня тут потому, что не поверили ни единому моему слову, а сами тишком просят моего совета. Обдумывая это, я молчал и улыбался в темноте.
— Человек! — позвал шаман. — Жив ли ты?
— Говорил ли ты с другими шаманами? — спросил я его из темноты, в которой находился неизвестно сколько времени, потому что ни единого солнечного луча не проникало в мою темницу.
— Говорил, — подтвердил он. — Но все они говорят одно и то же, словно подслушали слова друг дружки.
— Нет, — сказал я, начиная терять терпение. — Они не подслушивали чужих разговоров. Они все были тут, у меня. Все старались меня разговорить, как будто я скрываю что-то. Но я ничего не скрываю. Хочешь, я повторю тебе то же, что сказал им?
— Так это был черный баран с белой ноздрей? — уныло спросил он.
— Да.
— Не белый с черной?
— Нет!
Он вздохнул в темноте.
— Человек, ты уверен? — спросил он.
Тут мне стало любопытно. Признаться, до этого я не думал, зачем надо резать черного барана с белой ноздрей. Сказано, что надо зарезать, — значит, надо зарезать. Все-таки Великий Дух Балбан сказал, не Шалбан-ага. Значит, угоден ему именно этот баран, хоть сам баран об этом наверняка и не подозревает, ходит себе, бякает, совершенно неотличимый в отаре от сотен других баранов. Летом отгоняют его на горные пастбища, где ест он сладкую горную траву, зиму проводит в теплой кошаре, жует вкусное сено. Такова баранья жизнь. Но вытаскивают его из гурта, подметив редкий окрас, и тащат на заклание.
— Да чего он вам дался-то, этот баран? — спросил я в сердцах.
Шаман аж руками на меня замахал.
— Тебе об этом знать нельзя! — зашипел он. — Скажи спасибо, что в живых остался… Но скажи же, скажи: точно ли черный баран с белой ноздрей?
— Что, белого заклали? — спросил я.
Он промолчал, но по его молчанию я понял, что да, заклали белого. Молчал он долго. Мне даже показалось, что он уже ушел, и только то, что я не слышал скрежета тяжелых засовов, разубеждало меня в этом.
— Человек! — наконец позвал он. — Ты слышишь?
— Слышу, — отозвался я.
— Я не знаю, говорил ли к тебе Великий Дух Балбан или не говорил, — произнес он. — Но тебе надо покинуть урду. Ты слышишь?
— Как же я уйду? — спросил я. Мне было удивительно, что он такое говорит. Ведь я находился на службе у бега, был его нукером. А этот шаман говорит: уходи. Удивительно мне было это слышать.
— Я скажу, что тебя забрал Дух Балбан, — произнес голос шамана в темноте. — Так ты был наказан за хулу. Ты слышишь?
— Слышу, — сказал я. — Но куда мне идти?
— Отправляйся домой. Никто тебя искать не станет.
Ощупью я пробрался к нему, и он помог мне выйти наружу. Снаружи была ночь, беззвездная, безлунная. Он куда-то вел меня. Потом я услышал лошадиное фырканье — он подвел мне коня. Я взобрался в седло. Только сейчас я понял, что свободен, что передо мною степь, что еще мгновение — и я помчусь домой. Мысли о матери, о Нишкни промелькнули у меня в голове.
И одновременно я чувствовал, что шаман хочет спросить меня. Он молчал, его высокая сутулая фигура маячила рядом. Он молчал, но еле сдерживался, чтобы не спросить меня, не задать вопрос, не удостовериться окончательно. И я ответил на этот незаданный вопрос, ответил успокаивающим тоном:
— Нет. Это был не белый баран с черной ноздрей. Дух Балбан говорил о черном баране с белой. Черного барана с белой ноздрей должны были вы заколоть. Заколот должен был быть черный баран с белой ноздрей, а не белый баран с черной. Так велел Великий Дух Балбан.
Я услышал в ответ тяжелый вздох. Не прощаясь шаман повернулся и исчез в темноте.
Я пришпорил коня.
