Макс сел, прислонившись спиной к скале, вытащил охотничий нож и принялся спокойно точить его о подобранный тут же камень.
Когда взошло солнце, главарь открыл глаза и ошалело посмотрел вокруг. Постепенно взгляд его стал более осознанным; он попытался было встать, но тут же с ужасом осознал, что намертво пригвождён к земле. Повернув голову, он злобно посмотрел па Макса.
— Что это ты надумал, парень?
Макс смерил его презрительным взглядом, продолжая поигрывать ножом. И тут ему представилась ужасная картина того, что этот негодяй со своими дружками сотворил с его родителями. Он подавил нахлынувший приступ тошноты, а вместе с ним и всякое чувство жалости.
— Я Макс Сэнд. Тебе это о чём-нибудь говорит? — Жилистый испуганно вытаращил глаза. — Зачем вы убили моих родителей?
— Я не сделал им ничего дурного, клянусь Богом и пресвятой девой Марией.
— Заткнись, ублюдок. Вон пасётся конь моего отца.
— Он его мне продал.
— Отец бы никогда не продал своего единственного друга, лживая гнида.
— Развяжи меня, индейский ублюдок, — истерично заорал жилистый, бешено дёргаясь, как попавший в силки кролик.
Макс хладнокровно поднёс нож к его горлу, с выступающим адамовым яблоком.
— Сначала ты расскажешь мне, что произошло у меня дома.
— Их убили двое других! Я пытался удержать их, но они прямо озверели, требуя показать, где спрятано золото! — Он продолжал верещать и дёргаться, а потом обмочился от страха. — Отпусти меня, чокнутый недоносок. Дай мне только освободиться, индейский гадёныш, щас я оторву тебе яйца и засуну их в твою поганую глотку, выродок, шакал, ублюдок…
Макс прыгнул на него, как гепард. Если раньше у него и оставались какие-то сомнения, то теперь они исчезли. Он был сыном Рыжей Бороды и Канехи, и в нём взыграли непримиримость к врагам и жажда мести, таившиеся в его индейской крови. Блеснул на солнце страшный нож, и поток оскорблений прекратился. Макс бесстрастно посмотрел вниз на поверженного врага. Жилистый был жив — он лишь потерял сознание от страха и боли. Он уставился невидящими глазами на восходящее солнце. Макс подрезал ему веки таким образом, что больше он уже никогда не сможет их закрыть. Лохмотья кожи и полосы мяса свисали у него от плеч до пояса, образовывая вокруг чресл кровавую набедренную повязку.
Макс отыскал термитник, набрал полные пригоршни огромных красных муравьёв и, вернувшись к врагу, высыпал их ему на член. Озверевшие от запаха насекомые мигом расползлись по обескоженной плоти и принялись её пожирать. Они заползала в рот, нос, уши, глаза и другие отверстия, вызывая нестерпимые страдания.
Человек застонал, закашлялся, пытаясь выплюнуть безжалостных тварей изо рта. Макс молча наблюдал за мучениями врага. На его лице не дрогнул ни один мускул. Это было древнее индейское наказание за воровство, изнасилование и убийство. Лежавший перед ним человек был виновен по всем трём статьям. Три дня он будет мучительно медленно умирать от жажды, три ночи его будут заживо сжирать москиты и прочие твари, любители свежатинки.
К концу третьего дня жилистый сошёл с ума. Когда же на следующее утро Макс вернулся на место казни, от него остался дочиста обглоданный скелет. Согнав довершавших дело грифов, Макс наклонился и снял с трупа скальп. Вернувшись к лошадям, он вскочил на своего пони и, ведя двух других на поводу, поскакал на север к землям племени кайова.
Приветствовать его из вигвама вышел старый вождь, его дед. Положив перекрещенные руки на плечи, он ждал, пока внук подойдёт к нему и преклонит колено.
Поднявшись по жесту вождя, Макс бесстрашно посмотрел ему в глаза.
— Я пришёл к вигвамам моих предков с печальным известием, — проговорил он на языке кайова.
Вождь бесстрастно смотрел на внука. Его изборождённое глубокими морщинами лицо в обрамлении седых косм было похоже на маску.
— Мои отец и мать мертвы.
Лицо вождя слегка дрогнуло и потемнело ещё больше.
Макс снял с пояса скальп и бросил его к ногам вождя.
— Я снял скальп с одного из убийц и не успокоюсь до тех пор, пока не достану два других.
Вождь посмотрел на скальп, на Макса.
— Мы больше не вольны разбивать наши вигвамы, где захотим на нашей земле, — горестно произнёс он. — Теперь мы обязаны жить только в местах, отведённых нам белоглазыми. Надеюсь, они не видели, когда ты скакал к нам?
