На другой день Собеслав, оставив шкатулку под кроватью пана стольника и приодевшись хорошенько, отправился на старых клячах пана Корниковского в Секиринок. Он совершенно не помнил родной своей деревни — таким молодым мальчиком из нее выехал.
Во главе рода Вихул стоял тогда пан Ксаверий, прямой сын своего батюшки, буян и пьяница. Он еще не был женат и жил с роднёю в отцовском домике, теперь расширенном и улучшенном. Хотя ростом он превосходил отца, однако же, сильно напоминал его своею наружностью: — те же самые черты лица, то же самое буйство характера, та же злость и запальчивость.
Соседи боялись связываться с ним; на сеймиках его крик слышен был громче всех; а когда он проходил по местечку, низко спущенная сабля его бренчала зловещими звуками. У него была привычка беспрестанно покручивать усы и свистать везде, а в силу свою он верил до такой степени, что готов был броситься один с саблею на целую толпу вооруженных слуг какого-нибудь магната. В доме он властвовал деспотически: братья и сестры дрожа, исполняли все его приказания; мужики по деревне прятались, завидя его издали. В отношении к евреям он был истинный бич. Один только Шмуль, рыжий, привычный к брани, арапнику и дерганью за бороду, имел к нему доступ и обделывал разные хозяйственные дела его, потому что в Польше в старину ни один помещик не мог сделать шагу без еврея.
К такому-то забияке, несмотря на предостережение стольника, ехал смело с бумагами за пазухой Секиринский, чтобы начать с ним дело объявлением своих притязаний и, если будет можно, покончить тяжбу миролюбиво. Ксаверий Вихула объезжал на своем дворе дикого коня в то самое время, когда бричка въехала в ворота, и из нее вылез совершенно незнакомый ему господин. Он бросил с проклятиями свою клячу и поспешил навстречу Секиринскому с фуражкой набекрень, в расстегнутом кителе, красный, засаленный и сердитый.
— Кого имею честь у себя видеть? — спросил он.
— Собеслава Секиру-Секиринского.
При этом имени Вихула закусил губу, нахмурился и указал дверь в комнату.
В комнате было нечисто и беспорядочно. Мужские платья и женские юбки валялись по столам и стульям. Посреди комнаты спали две огромные собаки и со сна бросились на входящих, но были прогнаны арапником и продолжали ворчать за дверью. На одном гвозде у двери висела скрипка, на другом узда, на третьем космы ниток. Сквозь полуотворенную дверь видны были в другой комнате женские наряды, и какая-то полуодетая паненка отскочила в сторону и с любопытством начала смотреть в дверную щель.
Вихула указал гостю на кресло, а сам схватил другое и загремел им об пол так, как будто хотел раздробить его в щепки.
Собеслав посмотрел вокруг, но не сел.
— Что же вас привело сюда? — спросил Ксаверий, тяжело дыша.
— Небольшое дельце.
— Кажется, — отвечал на это резко Вихула, насмешливо измеряя глазами Собеслава, — кажется, между нами и Секиринскими все дела покончены.
— Не совсем.
— В самом деле? А я думал, что, овладев имением за долги Секиринком, мы все покончили.
— Этого мало, что вы овладели, надо еще возвратить его, — сказал Собеслав.
— Ха-ха! После двадцатилетнего владения?
— Да, хоть бы и так.
— Ах ты, мой благодетель, так растолкуй же мне, как это может случиться?
— Я за тем и приехал. Вы не имеете права на наследство.
— Что же в этом?
— Я сын и наследник Лонгина Секиринского.
— Поздравляю!
— И не оставлю Секиринка в ваших руках.
— Прекрасно. Но надо заплатить отцовские долги.
— Заплачу.
— Вы заплатите? Ха-ха! Чем же?
— Деньгами, — отвечал спокойно Собеслав, — а от вас прошу счет за владение имением в течение стольких лет.
Вихула посмотрел так, как будто хотел выведать по глазам своего гостя, вправду ли он задумал такое дело, или намерен угрозою что-нибудь выжать из его кармана. Но Собеслав говорил серьезно и важно.
— Прежде, нежели начнем тяжбу, я хотел попытаться, нельзя ли нам кончить дело без дальнейших хлопот. Родители наши жили в постоянном между собою раздоре.
— И мой отец вашего выжил.
— А я могу вам заплатить той же монетою.
— Коханку! — закричал Вихула с налившимися кровью глазами, потому что всякий раз белки его краснели, когда он приходил в бешенство. — Коханку! Я не забыл, что ты в моем доме, и это одно спасает тебя; но ступай себе с Богом и начинай тяжбу, а потом посмотрим, что из нее будет.
