Но Пыха его не слышал. Или не хотел слышать. Прикрыв веки, он тянул изнанку пакета в себя. Вдох-выдох, вдох-выдох, легкие быстро наполнялись дурманом. Через пару минут, глаза беспризорника закатились, лицевые мышцы расслабились, а губы приобрели бледно-синий цвет.
— За-ши-бись! — Он поднял лицо и, как священник на службе, заговорил нараспев. — Кто там е-ще?!
— Мне давай. — Пашка взял пакет и, не раздумывая, сунул в него чумазую рожицу. Открывая рот, теперь и он старался ухватить пьянящий аромат. Но дурман, как змей, и без того легко вползал в легкие, в кровь и в детское сознание. Пашка невидяще посмотрел на Максима и глупо улыбнулся.
— Бля, кайф. Меня песец, как накрыло.
Желая что-то добавить, мальчик открыл рот, но слова, как лава в жерле вулкане, застряли в горле.
— Во пацана нахлобучило! — Пыха заржал неестественным смехом. Повернувщись, Пашка сфокусировал на нем взгляд и улыбнулся еще шире. Пыха продолжал гоготать. Не понимая отчего, Пашка хохотнул тоже, потом еще и еще, и уже через минуту весь сотрясался в коликах охватившего его веселья. И только Максим, словно отставший от поезда, пассажир, все еще был здесь — на земле. Он сунул в рот последний кусок, поднялся и быстро подошел к Пашке.
— Дай мне.
Натянув пакет по самые уши, большими глотками Максим стал тянуть в себя запах. Щекоча ноздри, дурман врезался в легкие и уже по проторенному маршруту, через русла вен достигал сознания. Пьяня хмельным угаром, пленял, придавая ощущение вовзрата некогда потерянной эйфории. Максим закрыл глаза: «Кайф! Так бы и остался жить в нем. Навсегда». Но наслаждению кто-то помешал. Его дергали за плечо, гнусавили и заставляли вернуться в рельность. Максим прислушался. Гнусавый голос принадлежал Пыхе.
— Ты что пакет пришкерил — мне дай.
Максим открыл глаза. Что-то произошло. Пыха был другим. Лицо его осунулось и побледнело. Он уже не смеялся, а озирался по сторонам. Руки тянулись к пакету, готовые вот-вот вырвать его с мясом. В расширенных глазах жил страх.
— Ну, давай же! — Не дождавшись, Пыха рванул пакет. Жадно, широко открывая рот, стал поедать резкий аромат.
— Ты что?!
Пыха молчал, звуки его не интересовали.
— Пыха!
Пыха откликнулся через минуту. Оторвавшись от пакета, посмотрел на Максима.
— Нормалек, вроде. Чего тебе?
— Ты… это…
— Что это?! Ты сам-то что? Затормозил что-ли?! — Он теперь недобро косился на Максима. — Говорю же давай — значит, давай.
— Что быкуешь? Я у тебя пакет не вырывал?
— А я вырывал. — Пыха медленно моргнул и сглотнул слюну. — И что?!
Максим сжал кулаки.
— Ладно, проехали. — Пыха опустил лицо в пакет, вздохнул и вновь поднял. — Ты мне лучше скажу вот за что…
— Я чего-то не понял, — Максим повернулся к Пашке. — Пыха у нас что, шишку держит?!
Недоуменно пожав плечами, ашка не нашел что ответить. Макс посмотрел на Пыху, тот все еще держал нос в пакете.
— Э, придурок, смотри, переберешь — блевать будешь.
— Не буду! Ты за себя волнуйся, и за бабки свои.
— Чего?!
— А того! Говорят, ты позавчера барсетку у одного тела увел.
Максим спрятал улыбку.
— Ну, увел и чего?!
— Да ничего. Сколько там бабла было?
— А тебя это не касается — сколько там было. Там, может, вообще ничего не было. А если и было, то сплыло! Понял?!
Пыха ответил не сразу. В повисшей паузе отчетливо стало слышно, как шипит влага в горевших дровах и шелестят шины на мосту.
— Не по-нял!
Обстановка, как гвозди в горевших досках, быстро раскалялась.
— Пыха, ты чего такой любопытный? — Пашка миролюбиво протянул руку к пакету. — Дай лучше мне, тоже добавлю. Ну, были там бабки или не было, тебе-то что?! Мы на них вот жратвы купили: откуда, думаешь, вчера пряники появились? Сигарет еще.
— А чего мне не сказали?
Максим зло усмехнулся.
— О, блядь, умный какой! Сказать ему забыли. Прямо, как следак на допросе.
— Ничего не следак. Просто корешимся вместе, а вы тихаритесь. — Понимая, что против двоих идти не с руки, Пыха сдал назад. И даже сделал вид, что обиделся. — Мутные вы! Я так думаю, что бабло вы копите куда-то. Только непонятно куда?! Один черт ничего у вас не выйдет: или свистнет кто, или менты отберут.
