— Однажды я послала на конкурс гобелен, — припомнила Молли. — Он оказался четвертым, нет — пятым. «Рыцарь на страже»… В том году все вышивали рыцарей на страже. — Тут она принялась тереть глаза костяшками пальцев. — Черт бы тебя побрал, Калли.
— Что, что?! — возмущенно завопил тот. — Это я виноват, что твоя работа оказалась никудышной? Да как только ты заполучила меня, ты сразу забросила все занятия. Ты больше не вышиваешь и не поешь, за все эти годы ты не разрисовала ни одной рукописи. А что сталось с виолой да гамба, которую я добыл для тебя? — Он повернулся к Шмендрику. — Она просто морально опустилась, прямо как законная жена. Волшебник едва заметно кивнул и отвел глаза. Конечно было бы неплохо бороться за справедливость и за гражданские права, — продолжил Дик Фантазер, — скажу прямо, по характеру я не рыцарь, у одного — один характер, у другого — другой, но тогда нам надо петь песни о тех, кто носит линкольнширское зеленое сукно и помогает угнетенным. Вместо этого, Калли, мы их грабим, и эти песни просто ставят нас в двусмысленное положение, только и всего, в этом-то и суть.
Капитан Калли сложил руки на груди, игнорируя одобрительное ворчание разбойников:
— Пой, Вилли!
— Не буду, — тот даже не поднес руки к лютне. — И ты никогда не дрался с моими братьями из-за камня, Калли. Ты написал им письмо, но даже не подписал его…
Калли потянулся к поясу, и, как будто кто-то дунул на раскаленные угли, в руках у людей засверкали лезвия ножей. Тут, принужденно улыбаясь, вперед опять выступил Шмендрик:
— Я могу предложить всем другое занятие, — начал он. — Почему бы вам не разрешить своему гостю развеселить вас и тем заплатить за ночлег. Я не умею петь или играть на музыкальных инструментах, однако у меня есть кое-какие достоинства, подобных которым вы могли и не видеть.
Джек Трезвон мгновенно согласился:
— Послушай, Калли, волшебник для ребят — это такая редкость.
Молли Отрава отпустила что-то свирепое по адресу волшебников вообще, но разбойники восторженно завопили. Единственным, кто колебался, оказался сам Калли, все еще пытавшийся печально протестовать:
— Да, но песни… Мистер Чайльд должен услышать песни…
— Непременно, — заверил его Шмендрик, — но попозже.
Калли просветлел и скомандовал своим людям расступиться и освободить место. Развалившись или присев на корточки в тени, с ухмылкой наблюдали они за ерундой, которой Шмендрик развлекал публику в «Полночном карнавале». Это была пустяковая магия, и он думал, что для такой публики, как шайка Калли, этого достаточно.
Но он недооценил их. Разбойники аплодировали кольцам и шарадам, золотым рыбкам и тузам, которых он вынимал из ушей, вежливо, но без удивления. Не показывая им истинных чудес, он ничего не получал и от них, и потому заклинания не всегда удавались, и когда, пообещав из пучка вики сотворить виконта, которого можно будет ограбить, он получал только горсть ежевики, ему хлопали также доброжелательно и безразлично, словно все вышло удачно. Это была идеальная аудитория.
Калли нетерпеливо улыбался, Джек Трезвон дремал, но Шмендрика задело разочарование в беспокойных глазах Молли. От внезапного гнева он рассмеялся, уронив семь вращающихся шаров, которые, пока он жонглировал ими, становились все ярче и ярче (в хороший вечер он мог даже заставить их загореться), и, забыв все свое несчастное ремесло, закрыл глаза. «Делай, что хочешь, — прошептал он магии, — делай, что хочешь».
Как вздох прошла она сквозь него, возникнув из какого-то секретного места, из лопатки, а может быть, из мозга берцовой кости. Сердце его наполнилось подобно парусу, и нечто, увереннее, чем когда-либо, шевельнулось в нем. Оно говорило его голосом, командовало. Под тяжестью наполнившей его силы он опустился на колени, ожидая, когда вновь станет Шмендриком.
«Интересно, что я сделал. Я что-то сделал», — он открыл глаза. Разбойники посмеивались, кое-кто крутил пальцем у виска, поддразнивая его. Капитан Калли поднялся, чтобы объявить, что представление окончено, как вдруг Молли Отрава тихо вскрикнула, и все обернулись. На прогалину вышел мужчина.
