Но больше всего Иче-Герца потрясла встреча с сыном Гени и Исраэля-Иешуа Йоселе. Когда он попытался заговорить с мальчиком, выяснилось, что за два года жизни в новой стране тот начисто забыл польский и вдобавок начал забывать и идиш — он говорил на нем, то и дело примешивая к своей речи английские слова, так что дядя не всегда понимал племянника.
Уловив его немой вопрос, Геня заметила, что именно так разговаривают с родителями большинство детей в семьях еврейских эмигрантов, а когда они вырастают, то вообще предпочитают говорить только на английском.
Эти ее слова подтвердил и торжественный ужин, данный в честь гостя из Варшавы хозяином дома, в котором снимал квартиру Исраэль-Иешуа (и в котором он уже снял небольшую комнату для младшего брата).
Взрослые сын и дочь домовладельца явно не понимали, о чем говорят между собой на идиш все остальные участники застолья, и лишь время от времени кивали и смущенно улыбались, старательно делая вид, что до них хотя бы немного, «абиселе», доходит смысл раздающихся за столом шуток.
Сидя за этим щедро накрытым столом, Иче-Герц Зингер вновь с болью ощутил, что «территория идиша» сжимается с неумолимостью бальзаковской шагреневой кожи. И дело тут было не только в той угрозе тотального уничтожения, которая нависла над европейским еврейством. Дело заключалось еще и в том, что как только евреи решили вести тот же образ жизни, что и окружающие их народы, разрушить не только физические, но и незримые культурные границы гетто, идиш стал им попросту не нужен. Если среднее и старшее поколение американских эмигрантов еще по привычке говорило и читало на этом языке, то те, кто был привезен в Штаты ребенком, не говоря уже о родившихся здесь детях, не просто не знало идиша, но и более того — усиленно старалось от него дистанцироваться.
И это означало только одно: число потенциальных читателей Зингера с каждым годом будет неуклонно уменьшаться и зарабатывать на хлеб литературным трудом на идиш будет все труднее.
Старший брат подтвердил эти его опасения. По словам Исраэля-Иешуа Зингера, ни один еврейский писатель уже сейчас, в середине 30-х годов, не может прокормить себя исключительно художественным творчеством. Для того чтобы выжить, ему неминуемо нужно заниматься и чем-то другим — преподавать в университете, читать лекции в клубах, или, лучше всего, устроиться журналистом в газету. Впрочем, и для журналистов, пишущих на идиш, работы становится все меньше и меньше. Пока изданий на идиш в стране еще довольно много, но ясно, что по мере естественного уменьшения читателей они начнут закрываться одно за другим. Если же в планы Иче-Герца входит написать и поставить на еврейской сцене какую-либо пьесу, то ему вообще следует поторопиться: еврейских театров, которые совсем недавно собирали полные залы, в Америке почти не осталось.
Остается заметить, что эти пессимистические прогнозы Исраэля-Иешуа Зингера сбылись. Уже в 60-е годы ХХ века тираж того же «Форвертса» уменьшился настолько, что среди евреев стала популярной шутка о том, что когда мимо здания редакции проходила еврейская погребальная процессия, редактор газеты давал указание выпустить на завтра на один номер меньше.
Вместе с тем именно Исааку Башевису-Зингеру предстояло стать первым и единственным идишским писателем ХХ века, который смог зарабатывать на жизнь исключительно литературным трудом и даже сколотить с его помощью небольшое состояние.
* * *
Первые недели жизни Исаака Башевиса-Зингера в Америке пролетели незаметно.
На следующее утро после приезда он вместе с братом направился в магазин модной одежды на Манхеттене, где сменил свой тяжелый варшавский костюм на принятую в Нью-Йорке одежду — легкие парусиновые брюки, столь же легкий пиджак и рубашку с мягким, а не с жестким стоячим воротником, какие было принято носить в Варшаве.
Совершенно ошеломленный, он бродил по нью-йоркским улицам, поражаясь не только изобилию товаров в американских магазинах, но и тому, что здесь свободно продавались фрукты и овощи со всех четырех сторон света, которые вроде бы никак не могли расти одновременно — помидоры, огурцы, клубника, мандарины, яблоки, гранаты…
