– Почему… Одвин не задержался в монастыре?
– Бежал от обвинений в ереси… за хранение каких-то книг… халдейских, так говорил Гермольд. Хотя кто знает… впрочем, были у него манускрипты, на неизвестном мне языке писаные…
Были, подумал он. В доме, который я уничтожил. Ей, видимо, тоже были тяжелы эти воспоминания, поэтому она заговорила о другом.
– Поэтому, когда я пришла в монастырь, я сказала, что мой отец – Гермольд. Понимала, что имя Одвина здесь называть небезопасно. А Гермольд перед церковью был чист. Не знаю, насколько поверил Фортунат в эту сказку. По-моему, ни на грош. Но мы об этом никогда не говорили. Спроси его сам. Если хочешь. Но лучше не надо.
– Я и тебя больше не буду спрашивать. Будь спокойна, ни о чем не думай, лечи свою Нантосвельту. Если хочешь…
Он и в самом деле решил до поры не беспокоить Фортуната. Но что ж это за место такое, к которому сходятся все дороги, узел, из которого тянутся все нити – монастырь святого Эриберта? Или это не нити – паутина, в которую вплетены жизни его самого, Азарики, Фортуната, а теперь, значит, и… Одвина (он никак не мог назвать убитого отцом). И что еще за тайны он, возможно, хранит в себе?
Фортуната не стоит пока расспрашивать. Но есть еще один человек, не столь хрупкого здоровья, которого расспросить должно.
Рикарда уже меньше времени проводила в постели и больше – в церкви. Хотя здоровье ее так и не восстановилось окончательно, она посещала почти все службы. Сопровождала ее только Деделла, ибо монахини, соответственно настроенные настоятельницей, сторонились ее, как зачумленной. Но она этого не замечала. Она молилась и слушала мессу, и так уходила от себя и своих воспоминаний. Однако, когда ее снова посетил канцлер Фульк, ей опять захотелось стать больной, ничего не чувствовать, не сознавать, и просто иметь возможность натянуть на голову одеяло.
– Мне потребно ваше участие в борьбе против наших общих врагов, – заявил архипастырь без обиняков.
– Какое? Арнульф Каринтийский и тевтонские сеньеры помочь тебе отказались, и мое лжесвидетельство никому не нужно. Разве что ты попросишь меня встать во главе твоего битого воинства, ибо полководцем ты всегда был никудышным, что в очередной раз и доказал. Но этого я, к сожалению, сделать не могу, даже если бы и захотела. А я не хочу.
– Нет, на сей раз я не собираюсь прибегать к военным действиям…
– Собираешься вернуться на привычную стезю интриг, обмана и убийств из-за угла? Кого ты намерен отравить на этот раз?
– Ну, зачем же так грубо… Вам, бывшая повелительница, очевидно, не докладывают о ликовании, которое царит в Лаоне и Компендии. На башнях флаги, вино льется рекой и милостыню раздают мешками…
– Празднуют победу над твоими союзниками?
– Не только это. Нынешняя королева в тягости.
Фульк пристально вгляделся в лицо бывшей императрицы. Если он дожидался той же реакции, что при прошлогоднем известии о королевской свадьбе, то не дождался. Зато ему не пришло в голову оглянуться на одноглазую служанку, которую он привык считать слабоумной. Та, до этого прикорнувшая на скамеечке, подалась от стены. Лицо ее стало меловым, единственный голубой глаз безумно расширился.
Рикарда сделала неопределенный жест.
– Ну, Бог им в помощь… – На мгновение по ее лицу прошло оживление, но не то, которого добивался Фульк. – А тебя-то с чего это беспокоит? Ах, да… Самозванец основал династию, которая укрепит побочных Каролингов… а еще неизвестно, будут ли дети у бедного Карла…
– Ну, последнее-то как раз волнует меня меньше всего… для этого крепость ума вовсе не потребна… и всегда можно найти достаточно самоотверженную супругу, не правда ли? Но… этот ребенок еще не родился… а здоровье беременной женщины так хрупко… Позволю себе напомнить вам одну историю. Известно ли вам жизнеописание языческого кесаря Нерона, или ваше образование не простирается столь далеко? Очень поучительно. Нерон был великий злодей… и отличался крайней невоздержанностью нравов… однако, как сообщает хронист, он весьма любил свою жену… вторую жену… первую он приказал казнить… но и эту он убил, ударив ее во гневе, когда она носила во чреве младенца…
