Но, если они не в раю, значит…
Нет, с этим он тоже не в состоянии примириться.
– Не знаю, – растерянно пробормотал Авель. – Не знаю… – А затем, неожиданно для себя, произнес слова, за которые, услышь он их еще совсем недавно от кого-нибудь из своей братии, наложил бы на виновника жестокую епитимью, а не то приказал бы и высечь, как за явную ересь. – Мне кажется, они не в раю и в аду… что они по-прежнему где-то на этой земле, и будут бродить по ней до тех пор, пока Предвечный судия не явится судить всех нас, грешных, по делам нашим…
Винифрид же, со свойственным всем детям – неважно, где они обитают – в хижине, дворце или монастыре – стремлением тут же применять услышанное к окружающим обстоятельствам, сразу задал следующий вопрос:
– А если так, то, может, они сейчас где-нибудь здесь?
– Может быть, – ответил Авель, и от этого предположения ему стало крепко не по себе, хотя бояться ему в данном случае вроде было нечего. Он поежился под своим теплым плащом, инстинктивно оглядевшись кругом, точно ожидая встретить потусторонний взгляд. И увидел за вершинами деревьев холм, а на холме – замок.
– Винифрид… похоже, мы добрались!
Они подошли к замку еще засветло. Веррин ничем не напоминал уже то поместье, которое Эд с Азарикой посетили когда-то по пути от святого Эриберта к Парижу. Он рос и перестраивался по мере того, как Альберик из нищего владетеля разоренного дома становился одним из самых могущественный сеньеров Западно-Франкского государства. Обширная цитадель с приземистыми квадратными башнями, крытыми черепицей, а не дранкой, и соединенными мощными стенами, сложенными из необработанных валунов, способна была внушить пришлецу скорее страх, однако Авелю, только сейчас в полной мере восчувствовавшему, насколько он голоден и устал с дороги, она представлялась едва ли не землей обетованной. Замковый мост был поднят, но ров, окружающий Веррин, успел замерзнуть, и путники перебрались к воротам по льду. Часовые на башне не могли не заметить их приближения, но Авель не услышал ни звука рога, ни удара о щит – очевидно, они с Винифридом не показались привратникам достойными того, чтобы поднимать тревогу среди замковой стражи. Задрав голову так, что капюшон рясы съехал на спину, Авель закричал:
– Эй, там, наверху!
Из бойницы высунулась голова в кожаной шапке, окованной железными полосами, и сиплый голос вопросил:
– Кто голосит?
– Горнульф, приор обители святого Медарда, и Винифрид, королевин крестник, просят приюта и заступничества у сеньера Верринского!
Голова в шапке скрылась, и настала томительная тишина. Авель и Винифрид терпеливо ждали, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться – с тех пор, как они вышли из леса, холодный ветер стал гораздо ощутимее. Наконец внутри что-то заскрипело и заскрежетало, и ворота – нет, не открылись, слегка приотворились, но достаточно, чтобы два человека могли протиснуться внутрь.
Во дворе замка Веррин царила суета, но это была обычная повседневная суета богатого поместья, а не готовящейся к обороне крепости. И это радовало сердце Авеля после лаонского запустения. Домашние рабы, выстроившись в ряд, сгружали с телег тяжелые мешки и заносили их в амбары. Служанки носились между поварнями, кладовыми и прачечной. Караульные с францисками на плечах лениво прохаживались по стенам. Стайка белобрысых детей гоняла по двору хромую собаку. Все это напоминало Компендий в лучшие времена. В сердце всей этой суматохи, прикрикивая, урезонивая, отвешивая оплеухи и гладя и по головам, располагалась хозяйка поместья. Поверх платья на ней была накидка из лисьего меха, а небрежно наброшенное шерстяное покрывало удерживала чеканная серебряная фибула. Женщина эта сильно раздалась после многочисленных родов, но еще сохраняла былую привлекательность – слишком велика была жизненная сила, игравшая в каждом ее движении, зажигавшая, вместе с морозом, румянец на щеках.
Авель подошел к ней и поклонился. Сообразно его сану, именно ей подобало бы склоняться перед ним, но она была здесь хозяйкой, а он – смиренным просителем.
– Мир дому сему, госпожа Гисла.
