Приглашенные собрались в приемной без пяти шесть вечера. От накаленного солнцем окна в помещении было жарко. Посредине приемной стоял стол с разложенной на нем иностранной прессой — еженедельниками и журналами.
К.М. Симонов пишет: «В три или четыре минуты седьмого в приемную вошел Поскребышев и пригласил нас. Мы прошли через одну комнату и вошли в третью. Это был большой кабинет, отделанный светлым деревом… В глубине, вдали стоял письменный стол, а слева вдоль стены еще один стол — довольно длинный, человек на двадцать — для заседаний.
Во главе этого стола, на дальнем конце его, сидел Сталин, с ним рядом Молотов, рядом с Молотовым Жданов. Они поднялись нам навстречу. Лицо у Сталина было серьезное, без улыбки. Он деловито протянул каждому из нас руку и пошел обратно к столу…Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным — тонкая папка, которую он сразу открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам».
Беседу с руководителями Союза писателей Сталин начал с вопроса о гонорарных ставках авторам литературных произведений. Указывая на причину установления предшествующих ставок, он пояснил:
— Когда мы устанавливали эти гонорары, мы хотели избежать того явления, при котором писатель напишет одно произведение, а потом живет на него и ничего не делает. А то написали по хорошему произведению, настроили себе дач и перестали работать. Нам не денег жалко, — добавил он, улыбнувшись, — но надо, чтобы этого не было.
Предложив создать комиссию по решению этого вопроса, Сталин повернулся к Жданову:
— Какое у вас предложение по составу комиссии?
— Я бы вошел в комиссию, — сказал Жданов.
Сталин засмеялся и сказал:
— Очень скромное с вашей стороны предложение.
Все расхохотались, а Сталин заметил, что следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей.
— Зверева, как министра финансов, — предложил Фадеев.
— Ну что же, — сказал Сталин, — он человек опытный. Если вы хотите, — Сталин подчеркнул слово «вы», — можно включить Зверева. И вот еще кого, — добавил он, — Мехлиса, — добавил и испытующе посмотрел на приглашенных писателей. — Только он всех вас там сразу же разгонит, а?
Все снова рассмеялись. Среди тех, кто составлял ближайшее окружение Вождя, Лев Мехлис считался человеком с жестоким характером. Высокий, сухопарый еврей, с желтоватым лицом и почти не выпускавший изо рта папиросу, он всегда стремился показать себя предельно исполнительным, жестким и решительным. Несмотря на грубые промахи, допущенные Мехлисом во время войны, Сталин продолжал доверять старательному и исполнительному работнику. Жданов знал об этом и поддержал:
— Он все же как-никак старый литератор.
После обсуждения вопросов о штатах Союза писателей и помощи в улучшении жилищных условий писателей Сталин, помолчав, спросил:
— Ну, у вас, кажется, все?
«До этого момента, — вспоминает К. Симонов, — наша встреча со Сталиным длилась так недолго, что мне вдруг стало страшно жаль: вот сейчас все это оборвется, кончится, да, собственно говоря, уже кончилось». Однако Вождь продолжил:
— Если у вас все, тогда у меня есть к вам вопрос. Какие темы сейчас разрабатывают писатели?»
Фадеев ответил, что для писателей по-прежнему центральной темой остается война, а современная жизнь, в том числе производство, промышленность, пока еще находит куда меньше отражения в литературе, причем когда находит, то чаще всего у писателей-середнячков…
«А вот есть такая тема, которая очень важна, — сказал Сталин, — которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, профессоров, врачей — у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра.
У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, — сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: — «засранцами», — усмехнулся и снова стал серьезным».
