Тогда он делает то, что хотел сделать сразу. Он распахивает полы пиджака, крепко обхватывает Соланж руками, ногами, падает вместе с ней на тротуар, в канаву, где, как назло, ни капли воды, катается по земле, натыкаясь на железную ограду палисадника Корнета, кричит вместе с нею, не отпуская ее. Прибегает растерянный Корнет, который сначала пытается оторвать их друг от друга, потом закутывает обоих в старое пожелтевшее пикейное покрывало…
Он как можно туже стягивает на них одеяло и катает их по земле. Наконец сбегаются со всех сторон люди на помощь…
Нейлон плавится, потрескивая, и прилипает к коже, как репей, как смола, он вонзается в тело, словно проволочная сетка в ствол дерева; можно подумать, будто огонь и черно-рыжий расплавленный нейлон вгрызаются в вены, проникают в кровь. Такова современная жизнь. Чем красивее, тем порочнее.
Этот алжирец был Мулуд.
Его приятель Норе одним из первых навестил его в больнице Сен-Венсен.
— Попросись у старого швейцара, — посоветовал ему Фернан, — я его знаю, он тебя пропустит.
Соланж тоже лежит в Сен-Венсене, в женском отделении.
— Ты понимаешь, — говорит Мулуд, пытаясь приподняться на кровати. — Я ведь хотел…
— Все прекрасно поняли, — отвечает Норе, — лежи спокойно.
Он протянул руку, чтобы подтолкнуть Мулуда обратно на подушку, но не прикоснулся к нему. Ожоги, даже под бинтами, как бы удерживают чужие руки на расстоянии, но и на расстоянии чувствуешь, как содрогается обожженная плоть и нервы от одной возможности прикосновения.
Сообщник и…
Все прекрасно поняли, что и Мулуд и Соланж не обгорели бы так сильно, если бы в воздухе не носился этот яд: бесконечные разговоры об алжирцах и о женщинах. Именно это заставило Мулуда заколебаться на мгновение. Именно это заставило Соланж бежать от него. Драгоценное время было потеряно.
Норе хорошо знает своего Мулуда. Он не раз дразнил его.
— Ты просто мальчишка! Боишься баб? Потому и не решаешься жениться…
Как-то раз они ехали вместе на площадке переполненного трамвая. Люди стояли в невероятной тесноте, прижавшись друг к другу. Застань их в этом положении какой-нибудь катаклизм, вроде последнего дня Помпеи, то через тысячу лет ни за что бы не понять, чем они тут занимались. Переплетенные, перепутанные руки, скрещенные, скрюченные ноги… Не говоря уже о тех, кто и вправду пользуется случаем. Мулуд стоял, плотно прижатый к какой-то женщине. Сначала Норе исподтишка посмеивался, глядя на товарища. Мулуд пытался отстраниться хоть немного, но в такой давке лучше было бы стоять тихо. Вскоре и женщина заметила, кто стоит позади нее. Как бы поняв его мысли, она тоже попыталась отодвинуться. Однако все усилия были тщетны, они были просто вдавлены один в другого… Через несколько минут какой-то тип в серой шляпе, пристроившийся на буфере вагона и потому слегка возвышавшийся над другими пассажирами, стал через головы приглядываться к тому, что происходило между женщиной и Мулудом… Вот тут Норе перестал смеяться. Он смотрел уже не на Мулуда, а на этого типа в шляпе. А на Мулуда хоть и не гляди: с их цветом кожи никогда не разберешь, краснеет человек или бледнеет… К счастью, женщина сошла через три остановки. Сразу стало легче дышать.
В другой раз, когда Норе кто-то задержал после смены, он сказал Мулуду: «Подожди меня на углу, я сейчас…» И вот когда он пришел на условленное место, он увидел, что Мулуд ждет его гораздо дальше, за поворотом. Дело в том, что на углу была баскетбольная площадка, где девчонки лет пятнадцати-шестнадцати играли на солнце. Голоногие, в красных и белых майках, с полосками кожи, проглядывавшими между шортами и майками, шумные, смеющиеся. Если бы нашелся предлог, Норе нарочно прогулялся бы с Мулудом обратно к площадке, чтобы посмотреть на его физиономию…
Но Мулуд понял. Когда они успели уже порядочно отойти, он сказал неожиданно, без всякой видимой связи с девчонками:
— Француз смотрит. С алжирцем же все наоборот: на него смотрят.
Происшествий Норе с Мулудом хватило бы на целый журнал. Вот еще одно: как-то сидит Норе в маленьком кабачке у входа на завод, у Мерлена. Входит Мулуд, по лицу видно, что ему не по себе.
