После недолгого колебания верные мухи продолжают осаждать Андре.
— Ты не слышишь запаха, мам? — с невинным видом говорит Жильберта.
Гадюка. И неправда, ничем от него не пахнет, раз мать показала взглядом на сыр. Но Жильберта — интересно, что плохого он ей сделал, — добивает его одним махом:
— Мам, мухи! Не видишь разве?
И тогда Жюльетта поднимается, велит Андре встать и обыскивает его.
— Опять притащил какую-нибудь гадость!
Она залезает к нему в карман и обнаруживает что-то завернутое в кусок промокшей и подозрительно розовой бумаги. Андре чувствует, что и карман его тоже промок. В газете толстый мягкий шар — овечий глаз.
— Я хотел показать его учителю!
— Ну что за паршивый мальчишка! — кричит Жюльетта. — Черт бы тебя побрал! Он меня в могилу загонит!
— Еще слишком светло и спать совсем не хочется!
— Я думал о том, что ты мне сказал, — промолвил Шарлемань, как только Марселен ушел. — Что-то происходит или готовится, это факт. Ты не заметил вчера, что они соорудили два новых барака пониже, почти на том же месте, где стояли бараки до войны.
— Точно. Но откуда эти люди берутся?
— Надо думать, перебираются из ночлежек, уж хуже, чем там, им не будет.
— Их же собратья и держат эти ночлежки, — вставила Эрмина. — Там, где можно драть шкуру с алжирца, они всегда сами первые. Это уж известно!
У Эрмины всегда все известно.
— Но больше всего меня удивляет, — продолжает Шарлемань, — что им никто не препятствует.
Марсель. Ведь они оседают на государственных землях. Раньше эти места принадлежали компании, а теперь все угольные шахты государственные.
Шарлемань. Может быть, эти земли относятся к Лесному ведомству, но тогда они опять-таки государственные.
Марсель. Похоже, власти не возражают против того, что они здесь селятся все одной кучей, а не распыляются по разным гостиницам. Нашему участку легче наблюдать за ними.
Шарлемань. Вот люди и говорят: раньше было хоть одно спокойное местечко — Понпон-Финет. А теперь по их милости полиция и сюда стала заглядывать! Подумать только: учредили особый участок в нашем Понпон-Финет!
Вот уже год, как здесь появилось новое отделение полицейского комиссариата. Оно расположилось в переулочке Буайе, перегороженном с одного конца. Здание выходит прямым углом на шоссе, которое спускается с железного моста через Гро-Кайю к шахтерским поселкам мимо Понпон-Финет, мимо Семейного поселка и Холостяцкого лагеря. И уж конечно, полиция не бездействует, все идет как положено: обыски, проверка документов, облавы, и все это началось даже раньше, чем появились новые бараки… Завелся у них и толмач-алжирец, который разгуливает в полувоенной форме. Вот уж кому несдобровать в один прекрасный день, как бы он ни остерегался…
Марсель. Да, так говорят. В общем, все эти удовольствия свалились на нас из-за них.
Шарлемань. Так или иначе, нужно как-то выяснить, я ради этого и пришел к тебе. Не наведаешься ли ты к Тайебу…
— Вен Тиди? — восклицает Марсель. — Да ведь он давным-давно уехал!
Шарлемань. Да Что ты! Вот досада! С ним хоть можно было разговаривать.
Марсель. Верно! Тайеб был славный парень. Прожил здесь лет десять и стал почти настоящим французом! Ты знаешь, какие у меня в литейном лихие ребята? Им на зуб лучше не попадайся. Так вот они прозвали его Туди[1]. Тайеб Бен Туди! — со смехом добавляет Марсель.
— Ну уж это нарочно, чтобы досадить женщинам! — говорит Эрмина.
— А он не злился? — спрашивает Шарлемань, словно не слыша ее слов.
— Ну что ты! Он смеялся вместе со всеми… Наоборот, это ему вроде польстило. Но раз его нет, найдутся же на заводе и другие парни?
Шарлемань. У меня на мартене только молодежь. Трудно сразу разобраться, с кем имеешь дело.
Марсель. Да они, может, и не знают ничего.
Шарлемань. Ну нет, я уверен, что, когда с ними ведут разговоры, они перед своими вожаками отчитываются. Так что не стоит их расспрашивать, они этого не любят. Ни к чему их дразнить.
— Что ж, дело хозяйское, — вздыхает Марсель.
Эрмина больше не вмешивается в беседу, мужчины продолжают разговор так, словно ее нет.
— Понимаешь, можно было бы как-то помочь этим ребятам, если бы знать, — говорит Шарлемань.
