— Он всегда такой непоседливый? — поинтересовалась Грейс.
— В разные дни по-разному. Брат Колин немного простоват умом, но он очень чувствителен. Он может переходить от смеха к слезам всего за несколько секунд. Он бывает оживленным по неизвестным нам причинам, тогда начинает заикаться или невнятно выговаривать слова. А потом внезапно успокаивается, и мы тоже не знаем почему. Чтобы научить его верить в себя, я посылаю его в деревню за продуктами.
— А кто справа?
— Брат Рори. Добрейшее существо под грубой оболочкой, бывший санитар, что часто бывает нам полезно.
Этот широкоплечий монах, с физиономией, наполовину скрытой очками, казался таким же спокойным, как и его эмоционально нестабильный сосед. От него исходила уверенная, почти пугающая сила, за все время он ни разу не оторвал глаза от своей работы.
— Рядом с братом Рори брат Логан, тот, кто обнаружил тело Антона…
Грейс понаблюдала за этим мужчиной лет тридцати, таким прямым и худым, что казалось, будто все его тело, от овального черепа с узким подбородком до плоской груди, заключено в корсет.
— Он, безусловно, наш лучший переписчик, — шепотом пояснил аббат Кэмерон, — хотя Антон был недалек от того, чтобы его превзойти.
В этот момент Грейс показалось, что брат Логан посмотрел в ее сторону, и она сделала шаг назад.
— Они не могут нас видеть, — шепнул аббат. — Тем более при таком слабом освещении.
Грейс убрала за уши длинные пряди каштановых волос и снова принялась разглядывать подозреваемых.
— А кто крайний справа?
— Брат Арчибальд.
То ли благодаря своей манере время от времени наклонять голову, чтобы полюбоваться своей работой, то ли из-за ухоженного вида Арчибальд выглядел более элегантным, чем его собратья.
— Один из самых лучших наших умов, — сообщил аббат. — Смерть Антона лишит его интересного общения.
Значит, убийца — один из них. Каждый монах по-своему подозрителен, думала Грейс. Брат Рори — своей грубоватой силой и познаниями в медицине, Колин — своей непонятной нервозностью, Логан и Арчибальд — ревностью к лучшему, чем они, переписчику, человеку, чей интеллект, очевидно, превосходил их собственный. Что же касается аббата, причину его привязанности к Антону еще предстояло понять.
В тот момент, когда Грейс провела ладонью по лицу возле глаза, чтобы стереть ощущение холода, в монастыре раздался звон колокола.
— Я вынужден вас оставить, иначе мои братья о чем-нибудь догадаются, — прошептал аббат, — если только это уже не случилось. Я присоединюсь к ним в часовне для молитвы.
— Ждите моего появления. Я подам вам знак, когда надо будет развести монахов по кельям, чтобы они дожидались там приезда полиции. Главное — не говорите им, что я уже здесь. И не сообщайте никаких подробностей об убийстве.
— Да, да, но постарайтесь быть там до окончания песнопений. После получасовой молитвы мои братья имеют позволение вернуться в свои кельи. И тогда вас могут увидеть. Вот вам ключ, открывающий все двери в монастыре. Наши кельи — пять последних в конце этого коридора без окон. Да поможет вам Бог.
Аббат возвратил Грейс ее парку, после чего ушел размеренным шагом. Одна в темноте, со своим мобильным в качестве единственного источника света, молодая женщина смотрела, как фигура монаха растворяется в сумраке, а его факел, пламя которого сейчас приобрело красный цвет, горит во мраке, словно тревожный глаз.
Она прошла несколько метров, отделявших ее от первой двери, сопровождаемая лишь эхом своих шагов и шорохом мокрой парки по древним камням. Вдруг ее ухо уловило далекий, едва различимый звук. Из темноты как будто доносился шепот. Она выхватила пистолет, но ствол направила вниз.
— Есть тут кто-нибудь?
Ее голос замер в черноте коридора.
Грейс пошла дальше, осторожно ставя подошвы на плиты коридора. На сей раз она была абсолютно уверена, что различила в этом гуле несколько голосов. Она замерла на месте, затаив дыхание, закрыв глаза и напрягая слух. Она не понимала, что говорят эти люди, словно они разговаривали на иностранном языке. Так продолжалось до тех пор, пока более громкое, чем прочие, слово не открыло ей природу этого шепота призраков. С насмешливой улыбкой в углах губ Грейс спрятала оружие в кобуру и глубоко вздохнула от облегчения. Эти шумы были не чем иным, как искаженным ее восприятием монашеских песнопений, доносившихся из дальней часовни.
