Кузя корчился, пытаясь встать на ноги, руки и песок под ним были в крови. Артем поднял его, поставил на ноги.
— Голова кружится, тошнит! — виновато сказал Кузя.
— Куда он тебе попал?
— Не знаю. В грудь, кажется. Положи на землю…
Грузно топая сапогами, бежал Чуркин.
— Кто вам разрешил стрельбу? — кричал он, размахивая руками, но, увидев бледное лицо Кузи, кровь на дороге, в испуге остановился.
— Ты… р-ранен? — заикаясь, спросил он.
Артем сбросил с себя зипун.
— Сейчас мы тебя понесем. Тебе больно, Кузя?
— Нет, совсем не больно. Нехорошо как-то…
К повозке подбежала вторая тройка дежурных. Они порылись там и подошли к ребятам.
— Целый воз винтовок и пулеметы, кажется, есть разобранные, — сказал старший. — Сильно тебя саданули, а? Ничего, до свадьбы все зарастет. Горевать нам, солдатам революционным, не приходится.
Артем так посмотрел на «революционного солдата» в замызганной женской курме, что тот сразу замолчал.
На зипуне Кузю принесли в городскую больницу. Заспанная сиделка побежала разыскивать врача.
— Вы, ребята, идите в штаб, а я здесь побуду, — сказал Артем.
Кузя лежал на широкой скамейке, с его рваных ичиг на желтый пол стекали капли грязной воды.
— Закурить бы сейчас, — вздохнул Кузя, — у того гада папироски-то какие были, ты заметил? Хорошие папироски.
— Тебе не больно? — уж в который раз спрашивал Артемка.
— Нет же. Только около сердца жарко стало.
— Доктора тебя быстренько вылечат. А я тебе папирос принесу, лампасей сладких. Да, — вспомнил Артем, — матери-то твоей сказать надо. Где она живет?
Кузя закрыл глаза. Долго молчал.
— Не след ее беспокоить, — наконец сказал он, не открывая глаз. — Она печалиться будет. Засохнет обо мне.
— Нельзя так, Кузя. Мать все должна знать. Я ее разыщу. Ты уж лучше скажи, Кузя, чтобы не бегать мне по городу зазря.
— Нет у меня мамы, — почти не разжимая губ, проговорил Кузя. — Брехал я тебе все. Я и живу в типографии, там клетушка есть такая. Не помню я свою мать…
— А зачем ты брехал-то?
Кузя подложил руку под голову и опять плотно закрыл глаза.
— Что это доктора долго нет? Изжога в груди…
— Сейчас должен прийти, потерпи маленечко. Попить хочешь?
— Нет, тошнить будет с воды-то. А брехал я тебе не со зла… неохота сиротой быть… У всех батьки, матери, братья, у меня — никого…
Артем стыдливо и нежно погладил маленькую руку Кузи с приставшими к ней кусочками грязи и пятнами засохшей крови.
— Я теперь буду тебе все равно как брат, Кузя. Попрошу Игната Трофимовича, и будешь жить у него. Тетка Матрена хорошая, прямо не хуже моей матери.
— Я один уж привык жить. Раньше было плохо. Теперь — ничего…
Когда сиделки унесли Кузю из приемного покоя, Артем вышел на улицу.
Дождь перестал. На востоке полыхала огненная заря. Холодный ветер гнал по небу обрывки кроваво-красных туч, на улицах розовели лужи воды. Из-за синих гор появилась золотая игла, прошила красное небо, скользнула по верхушке чахлой сосны, дремавшей на пригорке, уперлась в крест церкви и разлетелась горячими искрами.
Из больницы Артемка пошел в типографию, днем сходил в магазин, купил полфунта «красного» сахару и пакетик изюма, завернул в белый платочек и направился в больницу. Сиделка в палату его не пустила и не приняла передачу.
Он стал дожидаться доктора, который был на обходе. Ждать пришлось долго. В приемном покое было тепло, пахло лекарствами. Артемку разморило, он щипал себя за руку, чтобы не задремать. Наконец появился доктор. Артемка встал.
— Товарищ доктор, дозвольте другу сладостей передать. Узюму вот немного… Он сроду узюму не ел. А охота ему попробовать: говорил, как заработает много денег, так три фунта купит и зараз все съест.
Доктор остановился, отвел взгляд в сторону.
— Вашему другу уже не придется есть изюм. Вообще ничего не придется есть.
Артемка похолодел, заныли пальцы, сжимавшие узелок.
— Как так?
Врач положил руку на плечо Артемки, устало проговорил:
— Если бы я был ангел-спаситель… Я всего лишь врач.
— Не может быть, чтобы Кузя помер! — криком отчаяния захлебнулся Артемка.
— Все помрем: ты, я, другие… — все так же устало сказал врач. Он вдруг махнул рукой и отвернулся.
