— Солдат Березовского гарнизона, — тихо проговорил Чуркин. — Разгуливает, ишь ты!
— А может, и не солдат. Сперва проверить надо, — предложил Кузя.
— В штабе проверят, — возразил ему Артемка. — Товарищ Жердев ясно сказал: всех гуляющих солдат — в штаб.
— А как мы его заарестуем? — спросил Кузя.
— Заарестуем… Кузя и ты, Артамон, подходите с боков. А я со спины, — сказал Артемка. — Зачнет ерепениться, моментом скрутим.
Солдат не переставал играть и петь «Барыню». Он увидел Чуркина только тогда, когда тот положил руку на мехи гармошки и заметно подрагивающим голосом спросил:
— Кто такой?
— Ослеп, что ли? Солдат, служивый.
— Березовского гарнизона?
— Так точно! — Солдат застегнул ремешки гармошки и взял ее под мышку.
— Гуляешь?
— Гуляю!
Артемка смотрел в затылок солдату, готовый в любую минуту повиснуть у него на плечах. Голос солдата был знаком, очень знаком.
— Пойдем в штаб Красной гвардии, — потянул его за рукав Кузя.
— Не пойду.
— Пойдешь!
— Станешь упираться, силком потащим! — сказал Артемка.
Солдат обернулся. Артемка разглядел его лицо и ахнул.
— Карпушка!
Вот тебе и на! Как же он сразу не узнал первого в Шоролгае гармониста, соседа своего, Карпушку Ласточкина? Карпушка тоже очень удивился встрече. Удивился и обрадовался:
— Ух ты, черт возьми! Не чаешь, где встретишься, где разминешься. Откуль ты взялся?
— Я в Красной гвардии. А ты служишь?
— Какая, к черту, служба! Жрем, шляемся по городу и все. От дому только оторвали. Эй, ты, — Карпушка толкнул Чуркина в плечо, — веди в штаб. Я им там наломаю дров. Я трудящийся крестьянин, а хожу на свадьбы, наяриваю музыку для проклятых купчих.
— Какие свадьбы? — не понял Артемка.
— Всякие, чтоб им провалиться.
Раньше Карпушка был другим. Тихий, незаметный, на вечерках не приставал к девчатам, играл на гармошке, пел песни, и худого слова от него никто никогда не слышал. Артемка тихо сказал Чуркину:
— Отпустим его?
— Не хлопочись, земляк. Мне до Совета дело есть, не в шутку говорю.
6
Наклонив голову, Жердев тяжелым, неподвижным взглядом смотрел на Карпушку. Солдат сидел, откинувшись на спинку стула, полы его шинели свисали до щербатых половиц, руки, сжатые в кулаки, неподвижно лежали на коленях. Карпушка не глядел на Жердева, его взгляд был устремлен в одну точку — на белую чернильницу в золотисто-зеленых пятнах высохших чернил.
— Ты пьян? — не то спросил, не то подтвердил свою догадку Жердев.
— Маленько есть. А что?
— Встать! — неожиданно взревел Жердев.
Карпушка медленно, нехотя поднялся.
— Размазня ты, а не солдат! — Жердев стукнул по столу кулаком. — Посмотри, на кого ты похож! Как смеешь таскаться по гулянкам, когда твое дело — служить трудовому народу? Допусти, так вы, сукины сыны, пропьете революцию… Расстрелять тебя, подлеца, мало!
Карпушка вдруг рванул воротник гимнастерки. На пол посыпались пуговицы.
— Расстреливай! — крикнул он не своим голосом.
Лицо его исказилось, глаза, полные боли и обиды, смотрели теперь прямо в лицо Жердеву. Горькой, видно, оказалась солдатская жизнь, если даже в спокойном сердце Карпушки вспыхнуло возмущение.
— Расстреливай! — снова выкрикнул Карпушка. — Нашего брата царь расстреливал, Керенский расстреливал, теперь ваша очередь настала. Стреляй!
— Молчать! — Жердев рванулся к Карпушке, схватил его за грудь, притянул к себе. — Задушу, гаденыш! Как ты смеешь, стерва, нашу власть с царской равнять?..
Горевшие бешенством глаза Жердева не предвещали ничего доброго. Худо пришлось бы Карпушке, но на его счастье мимо кабинета начальника Красной гвардии проходил Серов. Он услышал крики, распахнул дверь и в изумлении остановился на пороге.
— Вы что… на кулачки сошлись?
Жердев разжал руки, отвернулся.
— Садитесь, товарищ, — сказал Карпушке Василий Матвеевич.
Карпушка устало опустился на стул.
— Вы, вижу, из гарнизона? — спросил Серов. — Неважные там у вас дела. Не воинская часть, а цыганский табор.
Серов говорил мягким густым голосом. Мало-помалу Карпушка успокаивался. Дрожащими пальцами он искал на воротнике гимнастерки оборванные пуговицы. Жердев стоял у окна, глубоко засунув руки в карманы, ноздри его тонкого носа раздувались, лицо было бледно.
