На работу он собрался рано утром. Помог Елисею Антипычу погрузить на телегу мешки с пшеницей. Это были последние мешки. Елисей за день должен был все продать, помощи от Артемки он больше не требовал.
Завязав в платок краюху хлеба и ломтик домашнего сала, Артемка вышел на улицу. Утро было морозное, под ногами сухо похрустывал снег, взвизгивали мерзлые плахи тротуара. За городом дорога извивалась среди сугробов, жалась к худосочному, редкому сосняку. Слева под крутым яром лежала Селенга. Холодно синели плешины льда, чистого от снега…
Дорога сбежала в ложбину, ткнулась в трещину буерака с ломаными берегами. Здесь лежали бревна, чернел бугор свежей земли. Горел костер. На обрубке бревна сидел большеносый чернобородый мужчина.
Артемка спустился к нему, спросил:
— Тут больше нигде не строят мосты?
— А что?
— Работать меня послали. Товарищ Рокшин… Вот письмо.
— Значит, сюда, — мужик непонятно усмехнулся, пошевелил головешки. — Они всех сюда посылают.
Артемка сел на бревно, протянул к огню руки. Мужик поглядывал на него косо, недружелюбно. И этот взгляд смущал Артемку. Неизвестно почему, неизвестно в чем он чувствовал себя виноватым перед этим большеносым дядей с темным, словно бы копченым, лицом.
— Как тут зарабатывают? — спросил он.
Мужик длинно, грязно выругался, плюнул себе под ноги. Неясная тревога охватила Артемку. Что значит это ругательство, эти недружелюбные взгляды? И почему этот мужик ничего путем не скажет? Почему никто больше не идет сюда? Пора бы, кажется, приступать к работе…
Артемка повторил свой вопрос. Пусть матерится, но должен же он сказать, сколько тут платят.
Мужик хмыкнул, уставился на Артемку злыми глазами.
— Ты что, и в самом деле на заработки притащился? Из каких краев тебя занесло сюда? Откуда тебя выпроводили коленом в зад?
— Ты потише, дядя! Что ты на меня взъелся? Меня никто не выпроваживал. Сам сюда приехал.
— Тем хуже для тебя. Не зная брода, не лезь в воду, слыхал это? Тут же работает всякая шушера, буржуйские ошметки. Согнали их с насиженных мест в Расее, они сюда бросились. На работе числятся… Думаешь, работают? Как бы не так! Придут к обеду, потолкутся возле огня и домой отправляются. На пропитание им еще старого добра хватит, не о куске хлеба печаль. Работой они прикрываются. Совет всяких бездельников не шибко жалует. А ты — заработки. Тут заработаешь! С такими дармоедами последние штаны продавать понесешь.
— Неужели так?
— Сам увидишь.
— А что же товарищ Рокшин? Зачем он всяких направляет сюда? Почему он порядок не наведет?
— Это у него спросить надо. Должно, чересчур жалостливая душа. Всех обогреть хочет, а жару-то не шибко много.
— Что же мне делать? — растерялся Артемка.
— В другом месте работу ищи, — смягчился мужик. — Раз ты не дармоед, делать тебе тут нечего. Я тоже уйду.
Мужик говорил правду. Один по одному собирались «строители» у огня, курили, рассказывали друг другу новости, смеялись. Мужик устало упрашивал начинать работу. Его слова оставляли без внимания. Мужик вытащил спрятанный под снег инструмент, бросил им под ноги. Они неохотно взяли лопаты, ломы, кайлы, лениво поковырялись в мерзлой земле с полчаса и опять сели курить.
— Проклятые дармоеды! — кипятился мужик. Артемка работал рядом с ним, тюкая топором по мерзлому сутунку. Топор был тупой, с зазубринами, отскакивал от дерева.
— Они всегда так? — спросил у мужика.
— А то как еще? Всегда лодырничают.
— Поговорить надо бы с ними, может, поймут.
Мужик безнадежно махнул рукой, но не вытерпел-таки, повернулся к огню, крикнул:
— Хватит вам бока жарить!
— Отдохнуть надо. Нельзя же работать без отдыха. — сказал кто-то.
— А я говорю: хватит! — рассвирепел мужик. — До семнадцатого года отдыхали, будет. Сволочи вы!
У огня притихли. Немного погодя там засмеялись. Смеялись они беззлобно, добродушно, и тем обиднее звучал их смех.
— Что ржете, жеребцы стоялые? — с ненавистью бросил им мужик. — Плакать вам надо.
Он засунул топор за кушак, взял на плечо граненый лом.
— Лопнуло мое терпение окончательно. Пойдем, парень. Или ты останешься?
Артемка пошел с ним. От Селенги дул ветер, швырялся крошками черствого снега.
