— В солдатчине я наслушался всяких уговаривателей. И все разные завлекательные слова говорят. И ты, парень, расписываешь нам новую власть так, будто она девка на выданье. И берет меня сумление, мужики. Девка, если она на лицо дурновата и с приданым жиденьким, больше всего расхваливается.
— A-а, начал! — пренебрежительно махнул рукой Клим.
— Ты, Клим, не суетись! — сказал Кондрат Богомазов. — Вечно руками размахиваешь. У меня к парню городскому вопрос имеется. Где ты работал, чем занимался?
— В Верхнеудинске телеграфистом…
— Бабенка, ребятишки есть?
— Нет, пока не обзавелся.
— Видишь, тебе легко новую власть устанавливать. Ни семьи, ни капиталов. А тут — хозяйство, детишки, землица. Дашь промашку и загремишь на рудники Нерчи, а детей кто на ноги поставит?
— И у меня вопрос, — сказал Никита Ласточкин. — Новая власть в Москве и других больших городах уже есть. Она, значится, против войны. А почему Карпушку, брата моего, не далее как полмесяца назад забрали в солдаты?
— Что ж тут непонятного? — пожал плечами Парамон. — В центре власть Советов, а на местах, у нас, к примеру, все идет по-старому. Гнут свою линию…
— Они гнут, а их надо гнать! — крикнул Клим. — Разводим тут сусло. Все такие умные, башковитые, не переслушаешь.
— Не спеши, Клим! — остановил его Павел Сидорович. Он видел, что разговор клонится не совсем туда, куда надо, но вмешиваться пока не хотел: пусть выговорятся.
— Как же тут не спешить! — кипятился Клим. — Все на свой огород оглядываются. И до того будут оглядываться, что заново старое возвратится.
— Жеребячия резвость нам ни к чему, — сказал Тереха Безбородов. — Не вертопрахи мы, чтобы идти на такое, не подумав. Не простое это дело… Царя хаяли — ладно, плохой был. Временных воздвигли, и они не подходящие. Теперь большевики объявились с Советами… А завтра кто-то выдумает еще что-нибудь. Как думаете, должен я, как Ванька-встанька вскакивать перед каждым?
— Во-во, тебя надо с Лесовиком спарить, с Захаркой! — тыкал Клим пальцем в сторону Терехи.
— Ты почему больше всех кричишь? — спросил Никанор. — Умней других, что ли? Например, такое дело. В писании сказано: нет власти, аще не от бога. Большевики с богом не в ладах. Разве ж господь дозволит им народом править?
Тимоха Носков хрипло засмеялся:
— С уставщиком сегодня умственную беседу вел. А я тебе скажу, чего и уставщик не знает. Сейчас везде революция. Там — тоже, — Тимоха поднял руку к потолку. — Богу не до нас, надо пользоваться.
— Не богохульствуй!.. Говори нам, Павел Сидорович, как ты об этих делах мыслишь, — попросил Никанор.
— Как я мыслю? — Павел Сидорович прищурился, шевельнул клочковатыми бровями. — Я мыслю, нам нужен Совет. Своя власть нужна.
Он говорил медленно, осторожно подбирая слова, знал: мужики взвешивают каждое слово в своем уме, повернут так и эдак, прежде чем примут какое-либо решение.
— У вас много всяких сомнений. И хотя мы не раз говорили с вами об этом, я повторяю: власти Советов нельзя не верить, потому что она — вы сами. Кто будет в нашем Совете? Те, кому вы доверяете.
Мужики, вроде бы соглашаясь с ним, кивали головами, но, когда дело дошло до решения — быть или не быть Совету в Шоролгае, — Тереха Безбородов, неловко усмехаясь под взглядом Павла Сидоровича, сказал:
— Все это так. Но обождать надо. Поглядим, как дальше дело пойдет, а то нарвешься…
Остальные мужики, кроме Тимохи и Клима, согласились с ним. А Клим стучал кулаком по столу:
— Дурачье!
Когда выходили из зимовья, Тереха сказал Павлу Сидоровичу:
— Непривычное это дело для нас, о власти думать. И тяжело и страшновато… Но мы обмозгуем как следует и если пойдем — без поворотов.
Павел Сидорович стоял на крыльце, поеживался от холода, смотрел, как уходят мужики — один за другим, след в след, — и думал: ему снова придется ходить из дома в дом, убеждать, спорить, доказывать.
4
Захар со дня на день откладывал свой отъезд. Он понимал, что загостился, а уехать не мог. Едва начинал собираться, Дугар, Норжима и Базар упрашивали, чтобы остался еще дня на два, на три. По правде говоря, Захару и самому не очень хотелось так скоро покидать гостеприимный кров Дугара.
